Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Еще одно препятствие, всегда возникавшее на пути исследователей, изучавших Грамоты 1785 года, связано с отсутствием в лексиконе Екатерины слова «сословие». К моменту выхода в свет публикации Гриффитса и Манро история этого слова в русском языке была детально проанализирована в специальной статье Грегори Фриза, доказавшего, что современное значение оно обрело лишь к концу первой четверти ХIХ века^{16}. По существу, эту статью можно рассматривать как первую в историографии работу по истории понятий на материале русского XVIII века. Гриффитс же, констатировав, что даже в словаре вряд ли можно найти понятие, описывающее несуществующее явление, в свою очередь, проанализировал целую группу слов, использовавшихся в документах этого времени для описания составлявших русское общество социальных групп, показав, как долго и упорно искала нужное слово Екатерина. Важнейшее значение имеет вывод историка о том, что три екатерининские грамоты вместе с изданными ранее Учреждением для управления губерний 1775 года и Уставом благочиния 1782 года должны были составить конституцию России — в том, разумеется, значении этого слова, которое было распространено в Европе до Французской революции. Оценка Гриффитсом реформаторского замысла Екатерины и результатов его воплощения носит, конечно же, дискуссионный характер, но она была естественным следствием того, в каком состоянии находилась в момент написания статьи историография проблемы эффективности екатерининских реформ. В последние два десятилетия российскими историками предпринято немало усилий для изучения функционирования созданных этими реформами судебных органов и органов сословного самоуправления, а также самих сословий дворянства и горожан^{17}

.

Однако и сегодня можно констатировать, что пройдена лишь небольшая часть пути и окончательные выводы делать еще рано.

Любой историк, берущийся за изучение прошлого, всегда стремится внести в свою тему что-то новое. Собственно, в этом — в производстве нового знания — и состоит смысл науки. Но в истории невозможно найти временной период или проблему, которая в той или иной степени не была бы уже ранее затронута в работах ученых. И потому, вероятно, более, чем в какой-либо другой науке, в истории первостепенное значение имеет знание исследователем того, что было сделано его предшественниками. Более того, зачастую некие априорные знания и представления, с которыми историк приступает к изучению своей темы, даже если сам исследователь этого не сознает, являются плодом усилий его коллег, работавших до него. С этой точки зрения выход в свет на русском языке сборника статей Дэвида Гриффитса, многие из которых давно стали классикой историографии екатерининской России, восполняет существенную лакуну в истории изучения этой проблематики. При этом можно не сомневаться, что работы американского историка с интересом прочтут не только профессионалы, но все интересующиеся русской историей XVIII века.

Часть 1.

ЛИЧНОСТЬ ИМПЕРАТРИЦЫ

(Ре)конструкция идентичности: Екатерина II

Появление на российском престоле в XVIII столетии иностранцев, а если говорить точнее, немцев у многих вызывает удивление. Как нередко считают, напряженность, возникавшая между немецкой идентичностью и чувством национальной гордости россиян, должна была служить источником целого спектра проблем и для самих правителей, и для их подданных. Претендующий на трон иностранец мог, конечно, пытаться подстроиться под свое новое окружение, но в конечном итоге ему (или ей) суждено было навеки остаться чужим в чужой стране. Совсем как в шекспировских пьесах, правитель мог все свое царствование потратить на попытки преодолеть собственное выпадение из существующих конвенций. Вероятно, это было так и в случае Екатерины II. Как уверяет нас Саймон Диксон, автор недавней биографии императрицы, она, например, с таким усердием соблюдала русские религиозные обряды именно потому, что ей нужно было «опровергнуть подозрения, связанные с ее иностранным происхождением»^{18}. Но, несмотря на все усилия, она, судя по всему, была обречена на положение чужестранки в русской среде.

Императрица не только не принадлежала к роду Романовых — в ее жилах не было вообще ни капли русской крови! Но действительно ли это означало, что ярлык иностранки, пришельца извне, был закреплен за ней навечно? Насколько жесткой и прочной была категория «иностранности»? И в самом ли деле именно иностранное происхождение раз и навсегда предопределило идентичность Екатерины или были и какие-то другие, возможно даже более значимые, маркеры? Если да, то какие? Наконец, могла ли императрица хоть как-то сама влиять на собственную идентичность или же эта идентичность была задана от рождения?