Экономические эксперименты. Полные хроники

В России на протяжении этого десятилетия много чего происходило: и «маленькая победоносная война» с Японией, закончившаяся позорным разгромом, и Кровавое воскресенье, ознаменовавшее начало первой русской революции, и массовые забастовки промышленных рабочих, попытки восстания на флоте, но крестьянский бунт был постоянным фоном и непременным слагаемым этой разбушевавшейся стихии неуправляемых событий. К октябрю 1905 года он достиг невиданных масштабов. Современники используют образ лесного пожара, охватившего половину Европейской России. Города чувствовали себя словно в осаде, ночами наблюдая красное небо, освещенное пламенем горящих поместий, и по огненным точкам, появлявшимся на горизонте, определяя названия пылающих имений. Вереницы конных повозок, движущихся вдоль багрово-красной линии горизонта, представлялись дочери Столыпина, который тогда был саратовским губернатором, «крестьянской армией, возвращавшейся со своей войны». Она писала в своих воспоминаниях: «Народные бунты в деревнях усиливаются, крестьяне жгут имения помещиков, уничтожают все, что попадается им под руку: библиотеки, картины, фарфор, старинную мебель и даже скот и урожай. Почти никогда крестьяне ничего не крадут, но ярким пламенем горят помещичьи дома, скотные дворы, сараи, амбары. Рубят в щепки, топчут ногами, ломают и рвут все, что владельцы, в надежде спасти хоть крохи своего имущества, выносят из горящих домов. Проезжая по железной дороге через Саратовскую губернию, можно было видеть из окон вагона ровную степь, освещенную, как горящими факелами, подожженными усадьбами».

Обуздывали эту стихию с азиатской жестокостью. Словно монгольская орда (именно такое сравнение приходило на ум современникам) налетали отряды карателей на бунтующие деревни. Жгли дома, часами держали крестьян на коленях на снегу, вешали по приговорам военных судов и бессудно. Беспощадность и беззаконность расправ подчас вызывали протесты даже у полиции. Но вот что характерно, когда одна такая полицейская жалоба на действия некого капитана Рихтера, добавившего при усмирении крестьян в одной из прибалтийских губерний к бессудным расстрелам еще и повешение, попала на стол Николая II, он написал на полях против имени капитана: «Славный малый». Да, царь-мученик, да, ужасный расстрел его семьи, но брошенная на весы Божьего суда только одна эта реплика весит так много и о столь многом говорит!

Усмирительную жестокость порождал страх. Но он же порождал и уступки крестьянам, понимание того, что дальше тянуть с удовлетворением столь явно и трагически выраженных их потребностей невозможно. В конце 1905 года приняты два правительственных решения – отменены остатки выкупных платежей и расширена деятельность Крестьянского банка с целью облегчения покупки земли крестьянами.

Теперь либеральные проекты Витте не казались потрясением основ государственного порядка даже самым яростным его защитникам. И как же велик был страх, порожденный крестьянским бунтом, если два генерал-губернатора – московский и петербургский – Федор Васильевич Дубасов – усмиритель крестьянских волнений на юге России и декабрьского вооруженого восстания в Москве – и Дмитрий Федорович Трепов, тот самый, который «патронов не жалеть», заявили о необходимости немедленного проведения аграрной реформы и выразили готовность расстаться с частью своих немалых земельных владений. А Петр Николаевич Балашов, богатейший помещик России (его семья владела тремястами тысячами десятин в четырех губерниях) и один из лидеров Совета объединенного дворянства, этого «дворянского профсоюза», направил царю записку, в которой предлагал передать крестьянам землю из общинного владения в их полную собственность, дополнив наделы казенной землей и той, которую помещики захотят продать им в порядке «полюбовной сделки».

Изменение отношения политической элиты к общине было не случайным, теперь она воспринималась как организатор массовых антипомещичьих выступлений. Крепнет убеждение, что наделенные землей крестьяне-собственники, успешные владельцы своих наделов, могут противостоять идущей из города революционной «заразе пролетариатства». Теперь уже не особый русский путь сочетания помещичьего и общинного хозяйствования, а западный – фермерский, гроссбауэрский виделся как панацея от общественного неустройства, и в этом лишний раз убеждало обращение к европейскому историческому опыту.