Эксгибиционист. Германский роман

Мы быстро всосались в незамысловатую, но отшлифованную структуру парижского кайфа. Каждый день покупали парочку бутылок белого бордо, кучу сыров, хрестоматийные багеты. Шлялись по Парижу, болтая. Не могу сказать, что этот город меня очаровал, но мне было там хорошо. Мы жили в просторном больничном зале с полами и стенами, покрытыми побитым кафелем. По углам этого обширного пространства еще уцелели ржавые остатки клинических агрегатов. В центре этого зала я, бывало, сидел на продавленном диване, попивая холодное белое и почитывая книгу Натана Эйдельмана «Первый декабрист» – о Раевском. Состояние было не столько райское, сколько раевское. Если честно, состояние было такое, как будто я вернулся с фронта и теперь отдыхаю: настолько перед этим выдалась накаленная московская весна, переполненная жгучими всплесками либидной эйфории. В Париже (мы называли его Париком – ударение на первый слог) я мягко попускался на белом вине и сыре бри. Вспоминаются строки Кэрролла:

И добываю из воды

Сыр под названьем бри,Но получаю за трудыВсего монетки три.

Пил я тогда только белое. Терпкий вкус белого бордо прочно ассоциируется у меня с тех пор с обликом прямолинейных парижских улиц. Последствия жизни во дворце Альфреда в Кельне оказались таковы, что у меня развилась прочная аллергия на красное вино (аллергия не в форме кожных высыпаний, а в форме тяжелых приступов удушья).

Позже, с 2005-го и вплоть до окончания 2014 года, я вообще не прикасался к алкоголю даже кончиком мизинца. Теперь опять ужираюсь красненьким, как в самом начале 90-х. Так вот играет человеком биохимическая судьба.

Вход и выход из Эфемерного госпиталя жестко контролировался высокомерными растаманами, которые сидели на вахте в своих красно-желто-зеленых вязаных шапках, покуривая жирные джойнты. Эти джойнты не смягчали их суровый нрав: они почему-то non-stop приебывались к нам с какими-то мелкими претензиями и придирками. При этом изъясняться по-английски они не желали, ясное дело.

Атмосфера в арт-коммуне была внешне якобы свободная, а на самом деле гнусная и дисциплинированная. Так всегда бывает в западных местечках альтернативно-левого типа: фантик богемно-андерграундный, начинка – омерзительная жадность, тупость, скука и тотальный контроль.

Федотик давал просраться. Дешевизна некоторых вин его очень возбуждала. Получив от Музея почты скромный гонорар за участие в выставке, он набил свой рюкзак бутылками с темно-красной влагой и отправился в одинокое свободное плавание по Парижу. Вернулся он из этого плавания на рассвете следующего дня с кровоподтеками на опухшем лице, мало что соображая. И без денег, конечно: ему встретились какие-то арабские парни со сложными судьбами. Они испиздили его и забрали все деньги. Федотик был очень доволен таким приключенческим раскладом – всё же это был его первый трип за пределами Содружества Независимых Государств (мы называли это фантомное межгосударственное образование СНЕГ, озвучивая невидимую букву «е», незримо присутствующую в аббревиатуре СНГ).

На вернисаже выставки в Музее почты я последний раз видел моего друга и младшего инспектора МГ Илюшу Медкова. Он тогда уже был олигархом, банкиром и, кажется, участвовал в финансировании этой выставки. После 91-го года мы редко видели друг друга. Илюша был занят грандиозными финансовыми аферами, к тому же плотно висел на кокаине, меня же интересовали иные субстанции. Честно говоря, кокаин и героин (вкупе с прочими опиатами) всегда внушали мне дикое стихийное отторжение. Я никогда не любил эти препараты, и мне всегда было трудно общаться с людьми, пребывающими в активной фазе взаимодействия с этими веществами.

«Конституция – это судьба», – сказал Зигмунд Фрейд. Биохимические предпочтения, безусловно, являются важнейшей составной частью всякой конституции и всякой судьбы.