Эксгибиционист. Германский роман

– Швейцария плюс медицина! – произнесла она, снимая рисунок с планшета и укрепляя на нем новый лист. – Швейцарский флаг является, кажется, негативом, что ли, медицинского флага. Или наоборот. Даже не знаю. Швейцарский крест, медицинский крест, и между ними знак «плюс», знак сложения… тоже крест. Три креста на горе. Это Голгофа.

– Голгофа. Я немного занимался альпинизмом. – Кранах дотронулся концом трости до ее белой шляпы, лежащей на полу. – Правда, альпинизм больше напоминает несение креста, нежели само распятие. В основном приходится идти, идти целыми днями, волоча на плечах и за плечами снаряжение, напоминающее инструментарий средневекового заплечных дел мастера: все эти крюки, топорики, веревки, стальные зубья, штыри, клинья…

В данном прозаическом фрагменте из второго тома МЛК имеется связка или же сцепка, соединяющая флорентийские эффекты с последующими швейцарскими, в частности с важным для «Медгерменевтики» проектом «Швейцария плюс Медицина». Я передал эсэсовцу Юргену многие из своих трепетных ощущений и воспоминаний, добавлю только, что именно тогда, во Флоренции, созерцая две картины Боттичелли, я обнаружил в себе идею создания «прекрасных» или же «искусственных» идеологий – впоследствии это направление медгерменевтических усилий долго занимало наши умы. Дело это принесло золотые плоды, которые упали в воду золотой подземной реки.

В Венецию я первый раз приехал в компании Лейдера и девушки по имени Дебора Зафман. Эта молодая еврейская девушка из Штатов пересекла океан, чтобы работать ассистентом в музее Печчи.

Но совсем другой девушке и совсем в другой период жизни я посвятил влюбленные стихи под названием «Русалочка» – стихи, наполненные ощущением Венеции:

Мы встретились в таинственном дворцеСреди гранитных ваз и обнаженных фавнов.Ты голая сидела на ларце

В потоке снов своих непостижимо-плавных.И эхо темных зал твой повторяло смех,Как плеск ручья средь гор темно-зеленых,Вельможи кутались в свой хищнический мехИ исчезали в мраморных колоннах.Во тьме дворца волною шли песцыИ гибкие теснились леопарды…Зачем нужны Венеции дворцы?Чтоб утром распушить в них бакенбарды!Ты увела меня оттуда сквозь сады

По тропам каменным меж статуй и фонтанов,Где на обломки розовой слюдыСклонялись головы в просоленных тюрбанах.Мы вышли к морю. На большой террасеОтеля ветхого я сбросил свой покров, —Свой карнавальный хлам оставил на матрасе.Где бомж, должно быть, жил или цвела любовь.И мы вошли в холодный мир водыМы пели в ней, ныряли и играли.Нам чайки дикие кричали с высоты

О том, чтоб мы дворец не забывали.Но мы забыли тяжесть древних книг,Забыли глобусы в старинных кабинетах,И мы забыли тот ленивый миг,Когда в деревню тихо входит лето.Оно стоит одно у магазина,Где трактористы пьют зеленый алкоголь.Оно как девочка. И звать, наверно, Зина.Зачем, Зинок, спустилась ты в Юдоль?Зачем ты лаской голову закружишь?

Зачем ты негой сердце обовьешь?Зачем девчат с парнями ты подружишь?Зачем на отмели реки потом уснешь?А мы с Русалочкой плывем, как фараоныВ ладьях по Нилу плыли – нам насратьНа то, что где-то бродят легионыИ с ратью где-то снова бьется рать.Нам не понять извилистого мира,И никому не сможем мы помочь.Я помню сумрак маленького тираИ меткий выстрел. Скоро будет ночь.