Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях

— Спасибо, у меня все в порядке, — она сделала секундную паузу, чтобы заставить собеседника поволноваться еще немножко, и потом сама же помогла ему выйти из затруднительного положения, сказав: — Вообще-то я звоню как сотрудница журнала «Пало. Наши хотят подготовить о тебе главный материал номера, приуроченный к премьере «Двух храбрецов», и меня попросили встретиться с тобой и взять интервью. Когда ты сможешь?

— Встретиться здесь?

— Ну да. Если ты не возражаешь.

— Нет. Не возражаю. То есть, конечно, я буду очень рад с тобой встретиться. В любое время. Мы еще пробудем здесь недели три.

— Что, если завтра?

— Отлично. Приезжай!

— И мне будет приятно снова увидеть тебя, — сказала она, тщательно подбирая слова. «Приятно» звучало так кокетливо, лукаво, и в то же время игриво. Не то, чтобы ей хотелось быть игривой. Просто это была игра, и она приносила удовольствие.

— Мы с Карлоттой будем рады тебя принять. Ты, конечно, остановишься у нас.

— Если хочешь, я могу остановиться и в отеле. Редакция все оплатит, сам знаешь.

— Нет, нет, и слышать об этом не хочу.

— Ну, если ты не возражаешь. Тогда это все упрощает.

— Ни о чем не думай.

— Ну и хорошо. Просто замечательно. Я буду в Монтрё завтра ближе к вечеру.

— Позвони с вокзала. Я пошлю за тобой машину.

— Здорово, — сказала она. — Это очень мило с твоей стороны.

Она взяла из редакционных представительских сто тысяч франков — около трехсот долларов — и послала Клода за билетом на поезд, а сама поехала домой собираться. Ей потребовалось немного времени, чтобы побросать кое-какие вещи в легкую походную сумку. У нее был уже достаточный опыт командировок и она прекрасно знала, без чего может обойтись в пути, а это самое главное в умении правильно собираться в дорогу. Она олицетворяла собой стремительную сноровку: все ее движения были четко выверены, и только на одно мгновение она заколебалась, когда достала из ящика диафрагму. Она всегда брала ее с собой по привычке. Но сейчас она задумалась, не зная, понадобится ли она на этот раз. Но только на мгновение. Она сунула ее в сумку и пошла за блокнотом для рабочих записей, которые потом посылала в Нью-Йорк.

* * *

Фредди Гринделл потягивал кампари с содовой, сидя на террасе с видом на озеро. Слушая Мередита, он прикрыл глаза, повернул лицо к солнцу и сквозь полусмеженные ресницы вйдел, как в солнечных лучах его веки подернулись светло-красной пеленой. Он слушал, что говорит Мередит о Венеции — по существу тот репетировал будущее интервью. Конечно, это глупо. Мередит провел уже две недели на фестивале и ему целыми днями приходитесь говорить только о кино. А ведь любой может пойти и посмотреть кино. Главное-то — люди. С Мередитом почти не о чем поговорить. Вот Карлотта — другое дело! Странно, в самом деле, но ему нравилось общество женщин куда больше, чем общество мужчин. Даже больше, чем общество Мередита Хаусмена. Он великолепен, конечно, но как же скучно слушать его так долго. Интересно, о чем Карлотта с ним разговаривает? А может, они и вовсе не разговаривают. Может, они только и знают, что трахаются все время. Что-то он становится язвительным. Конечно, им есть о чем поговорить. Он знал, что и ему есть о чем поговорить с Мередитом — надо только Мередита раскрутить. Хоть чуточку. Чуточку — и все будет нормально. Но он уж очень суров. Фредди чувствовал, насколько суров Мередит. Это все оттого, что Фредди, как всем известно, педик.

Или почти всем известно. Есть у него, конечно, и преимущества. Он отличный сопровождающий. Что может быть безопаснее для репутации женщины — скажем, женщины, чей муж уехал по делам, или новоиспеченной вдовушки, — чем появиться на людях в компании Фредди Гринделла? Но за все приходится платить. Вот этот Хаусмен, например, чуть ли не агрессивно мужественный, деловитый, живой, но и он словно все время опасается, как бы маленький Фредди вдруг неожиданно не напал на него и не покусился на его ширинку. Глупость! Словно ему не известна старая мудрость: не следует гадить там, где ешь. Это справедливо в отношении как извращенцев, так и нормальных. Или даже в еще большей степени справедливо в отношении извращенцев. Для него же это был бизнес.

Нет, это не была работа в привычном понимании. Ну, конечно, на студии все встали на уши и послали его из Рима сюда, чтобы он находился при Хаусмене все время, пока репортерша из «Палса» не покинет виллу. И ему надо было только сидеть, улыбаться и ублажать корреспондентку. Журнальная Статья должна быть мажорной, восторженной. Все главные материалы номера обычно таковыми и бывают. Так уж повелось, что главный материал всегда считался своего рода одой, и редакторам постоянно приходилось выдумывать новые и новые хвалебные эпитеты, чтобы оправдать выбор темы. Они превращали героев своих материалов в кандидатов на Нобелевскую премию. Это был «Тайм» наизнанку. На страницах «Тайма» Нобелевские лауреаты выглядели глупыми простофилями.