Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации

История теории медиа за XX век еще не написана — ей это только предстоит. В этом плане показательна работа ЛИДИИ ЛЬЮ о связи между теорией информации и психоанализом, а также исследование ТИМОТИ КЭМПБЕЛЛА — он охватил и ранние беспроводные технологии МАРКОНИ, и поэтику МАРИНЕТТИ[15]. Так прошлое на глазах меняет свой облик, когда медиа и теория мыслимы в едином ключе.

То же самое происходит с вопросом практики медиа. Кажется, многие из наших ключевых теоретиков были по-своему и практиками. Как правило, ТЕОДОР АДОРНО считается лучшим теоретиком, чем МАКС ХОРКХАЙМЕР. Но кто из них был лучшим практиком? Разве это не гениально: взять результаты опроса немецких рабочих по поводу авторитарной власти и использовать их — не только в теории, но и на практике, как доказательство, что Институту социальных исследований стоит вывезти свои средства за пределы Германии?[16] Разве не в этом проявился гений ХОРКХАЙМЕРА — в задумке сплотить интеллектуальные силы, чтобы развивать критическую теорию даже в эмиграции? Сейчас мы живем, пожалуй, в куда менее интересные времена. Однако и мы сталкиваемся с непростыми вопросами медиапрактики. Из чего сейчас состоят гуманитарные науки, как не из медиа? Что есть современная академия, как не ассамбляж из медиа — как ценных и необходимых, так и рудиментов ушедшей эпохи? РИТА РЕЙЛИ подхватила этот тезис, исследуя медиа в контрпубличной сфере (термин АЛЕКСАНДРА КЛЮГЕ), как и КЭТЛИН ФИТЦПАТРИК с ее вкладом в развитие гуманитарных наук[17]

.

Конечно, чем больше институты меняются, тем больше они остаются прежними. ЛИЗА НАКАМУРА напоминает об этом, исследуя вопрос расы в современных медиа; БЕТ КОЛМАН рассматривает аватар как способ концептуализации — как современные «системы записи» дают начало новой субъектности[18]. Не стоит забывать, что все мы живем в

переразвитом мире — так его любезно нарекли ситуационисты. Наш с вами медиаопыт едва ли поддается сравнению. Например, БРАЙАН ЛАРКИН пишет о распространении видео в Нигерии: этот формат закладывает характерные основы для развития местной медиаэкономики и медиакультуры[19]

.

Понимание того, как медиасети работают сегодня, может вызвать вопросы о том, как они работали в прошлом — даже когда их зачастую упускают из виду. Здесь можно найти связь между исследованиями ЭМИЛИ АПТЕР (роль Турции в формировании сравнительного литературоведения) и СЬЮЗЕН БАК-МОРС (влияние Гаитянской революции на философскую систему ГЕГЕЛЯ)[20]. Сегодня мы говорим о глобальных медиасетях — но АПТЕР и БАК-МОРС предлагают рассматривать в схожем ключе и международные потоки. То, что однажды удобно окрестили «континентальной философией», часто заявляет о себе вновь — теперь в виде динамического потока, встроенного в глобальные сети неравного обмена.

Мы утверждаем, что теория медиа — это не новое звено во внушительной цепи критической теории, литературной критики, культурологии или визуальной культуры: скорее, она выпадает из какой бы то ни было цепи вовсе. Теория медиа делает поворот от этих дисциплин на девяносто градусов, двигается от них перпендикулярно — а по пути пересекается с историей искусств, историей технологии, науковедением, screen theory и многими другими областями. Когда мы обращаемся к феномену медиа, то неизбежно спотыкаемся о ряд важных вопросов — о технике, политике и экономике определенных материальных слоев этого феномена. И тогда происходят две вещи. Во-первых, мы больше тянемся к эмпирике, изучаем, как конкретные медиа работают в конкретных обстоятельствах (взять, например, историю книгопечатания). Во-вторых, в теоретическом подходе тоже происходят сдвиги — в сторону вопроса самой перпендикулярности медиа. А именно: почему медиа выстроены поперек разнородных материальных слоев, перпендикулярно к ним, а не в единой плоскости — к примеру, в плоскости текста или плоскости визуального? Здесь нам, стало быть, нужна теория перпендикулярности как таковой, теория многослойности.