Экспансия II

Аллен Даллес встретился с Роумэном в маленьком баре на сорок второй улице, после ланча, который он провел с Макайром в своем клубе. Здесь, в этом маленьком баре, он никогда раньше не бывал, масса народа, все проходящие, клиентура случайная, что вполне соответствует конспиративному характеру встречи разведчика отставного, каким он себя представлял знакомым, и разведчика функционирующего, каким он назвал Роумэна, запнувшись самую малость, когда тот к нему позвонил: «Роумэн? Роумэн... Ах, да, Роумэн, ну, как же, конечно, помню! Помню и горжусь, мой дорогой функционирующий разведчик!»

Обсмотрев Роумэна со всех сторон, Даллес пыхнул трубкой, заметив:

— Вы здорово набрали в сравнении с сорок пятым годом. Я видел вас последний раз в сорок пятом весной, не так ли?

— Именно так, мистер Даллес.

— Что это вы говорите, как заштатный адвокат в бракоразводном процессе? Аллен, я для вас Аллен, дорогой Пол.

— Спасибо, я страшно рад, Аллен, что вы нашли для меня время.

— Что будете пить?

— Хайбол.

— Орешки?

— С удовольствием. Только позвольте мне угостить вас, о’кэй?

— Спасибо, я никогда не отказываюсь от угощения. Вам чертовски идет седина, завидую. Чем больше я седею, тем отчетливее становлюсь похожим на старую китайскую мышь, которую берегут для обращения в кисточки, столь важные в иероглифописи. А вы начинаете походить на матерого голливудского ковбоя.

— С моей-то круглой мордой?

— Никогда не отзывайтесь дурно о своей внешности, — заметил Даллес. — Это позволит вашим недругам повторять эти слова, и вы не сможете их одернуть: «Мы же цитируем самого мистера икс, он говорил это о себе не далее как вчера, беседуя с мистером игрек!»

Роумэн улыбнулся:

— Мне всегда казалось, что, если ты сам подтруниваешь над своими недостатками, это выбивает козыри у недоброжелателей.

— Зависит от талантливости недоброжелателей, Пол. Кстати, если уж вы меня действительно угощаете, попросите, пожалуйста, крохотный кусочек сыра, люблю сухой сыр.

— С удовольствием угощу вас самым сухим сыром, Аллен.

— Ну, рассказывайте, что стряслось?

— Стряслось то, что по прошествии девятнадцати месяцев после нашей победы нацисты успели воссоздать свою цепь, — Роумэн достал «Лаки страйк» и начал крошить маленькую, круглую сигарету.

— Двадцати месяцев, — Даллес вздохнул. — Дальше.

— Это, собственно, главное, — Роумэн несколько смешался от такой реакции собеседника.

— И вас это действительно удивляет?

— Конечно.

— Почему? Вы что, не понимаете, с какого уровня врагом мы имеем дело? Неужели вы всерьез полагали, что шесть миллионов членов НСДАП так легко смирятся с поражением, да еще таким неслыханным? Нельзя быть наивным, Пол. Все, что угодно, только не наивность.

— Больше это похоже на отчаяние, Аллен.

— Ну, это уж совсем стыдно. Неужели вы сомневаетесь в том, что у нас найдутся силы для истребления этих гаденышей?

— Я — нет. Другие — да.

— Кто именно?

— Те люди, от которых зависит принятие решений.

— Вы говорите со мной как с представителем конкурирующей фирмы, Пол. Вряд ли я могу быть вам полезен, если вы не знаете имен. Кто конкретно сомневается в том, что мы обязаны придушить нацистских гаденышей?

— Человек, к которому я в общем-то хорошо отношусь, — Роберт Макайр.

— Хм... Это для меня несколько неожиданно... Не скажу, что я его очень хорошо знаю, но по тем эпизодам, что у меня на памяти, могу судить о нем как о человеке, склонном к волевым решениям.

— Дело в том, что сеть разбросана не только в Германии, но и в Швеции, Испании, Португалии, Парагвае, Аргентине, Бразилии, Швейцарии, Ватикане... Более того, сейчас я собираю улики против синдиката... У меня есть основания полагать, что наци нашли подходы и к этим людям...

— А вот это крайне тревожно. Крайне, Пол. Есть имена?

— Да. Некий Пепе. Судя по всему, одна из его фамилий — Гуарази, на контакт с лиссабонским братством прилетал из Нью-Йорка, акцент — бруклинский.

— Так говорит агентура?

— Так говорю я.

Даллес улыбнулся; его жесткое лицо собралось морщинками, подобрело («У него самые счастливые внуки, — подумал Роумэн, — какая радость иметь такого мягкого, но в то же время мужественного деда, человек из легенды; и с Вольфом он говорил не как с генералом Гиммлера, а как с немецким солдатом, это не есть нарушение правил, это по-мужски, Штирлиц неправ, потому что ему-то как раз доносила агентура»).

— Вы думаете, меня это радует? — лицо Даллеса было по-прежнему мягким, морщинистым, усталым. — Меня это, наоборот, печалит. Я вам прочитаю Ян Ваньли, великого китайского поэта, вслушайтесь в его строки, Пол: «Пороги, слепя белоснежною пеной, как гром, оглушают разгневанным ревом. Потоки воды — изумрудные стены, а волны подобны горам бирюзовым. Подъем по дорогам — над бездной победа, путь вниз по реке — за победу награда. Багорщикам трудно, им отдых неведом, и сердце подъемам и спускам не радо... Нелегок, опасен подъем по порогам! Оставь самомнение, пускаясь в дорогу...»