Экспансия III

Хойзингер прочитал текст дважды, заметил, что Эллэн дал ему только одну папку, вторую отложил в сторону; такой же орел со свастикой, тот же гриф «Совершенно секретно», тот же коричневый цвет...

— Я ознакомился с выдержкой, — сказал Хойзингер, удивившись своему голосу: он внезапно сел, сделавшись каким-то значимым, басистым. — Я готов ответить на ваши вопросы.

— Прекрасно. Вы показали нам под присягой, что были арестованы Гиммлером и находились в подвале гестапо. Однако у нас есть сведения, что вы встречались с сотрудником гестапо в офицерском госпитале. Вы по-прежнему настаиваете на этом своем показании?

— Да.

— Какой смысл столь откровенно искажать правду?

— Доказывайте мою неправоту, господин следователь Эллэн, я сказал свое слово.

— Она доказана, Хойзингер. Вопрос в другом: обнародовать эту объективную правду или скрыть?

— От кого вы намерены ее скрывать?

— От русских союзников. Не играйте, Хойзингер, я отношусь к вам без ненависти... Вы обнаружили хоть какую-то уязвимость того протокола, который я вам передал для ознакомления?

— Это фальшивка, сфабрикованная гестапо.

— Что же там сфабриковано?

— Упоминание об операции «Мрак и туман»: я никогда не отдавал приказов на уничтожение евреев. У меня даже был школьный друг — еврей...

— В каком лагере его сожгли? — Эллэн усмехнулся. — Или вы спасли его от гибели? Советую впредь не оперировать фразами вроде этой... Геринг в Нюрнберге клялся, что у него были приятели иудейского вероисповедания. Это, однако, вызывало презрительный смех присутствующих... Могу вам подсказать линию поведения в этом горестном вопросе... Упирайте на то, что вы, как военный стратег, знали, что государственный антисемитизм по отношению к арабам и евреям — и те, и другие семиты — привел к краху такое великое государство, каким была Испания, низведя ее до уровня третьесортной страны на задворках Европы, настаивайте, что русская империя во многом пала из-за своей неразумной национальной политики, большевики, встав на защиту притесняемых, свергли трехсотлетнюю монархию...

— Большевики свергли монархию, потому что та изжила себя, став поперек объективного хода исторического развития.

Эллэн кивнул:

— Согласен. Но вы жмите на свое, это — в вашу пользу.

— Простите, а вы сами-то... кто?

— Католик, — ответил Эллэн. — В отличие от паршивого рейха, в демократических странах средневековый вопрос чистоты крови изжит... Если я принял католичество — я католик. И все тут. Точка... Настаивайте на том, что вы верите в закон аналогов, вы боялись повторения былых катастроф, поэтому не могли быть автором бесчеловечных антиславянских и антисемитских приказов... Впрочем, вы вправе не верить мне, Хойзингер... Я же не верю ни одному вашему слову... К сожалению, вы нужны нам, только поэтому я собеседую с вами, а не присутствую на мрачной церемонии вашего повешения... Я вам не верю ни на йоту, особенно после ознакомления вот с этим документом, — и Эллэн подвинул генералу текст расшифрованной записи беседы Гитлера с Хойзингером в сентябре сорок четвертого года, после того, как все герои заговора были повешены на рояльных струнах, причем вешали их не сразу, а подцепляли под ребра крюком, который используют на мясобойнях, и бросали на помост, причем делали это на глазах у других арестованных, в свете юпитеров, ибо Гитлер приказал снять казнь на пленку — от первой до последней минуты... Читайте, читайте, Хойзингер, читайте, я понимаю, что страшно, но — надо, меня просили ознакомить вас с этим материалом.