Экспансия III

— Таких историй, как ваша, я знаю тысяч пять, милая моя… Нацизм рождает типическое, только свобода хранит образчики сюжетной индивидуальности… Чего вы хотите добиться вашей борьбой? Человечество мечтает забыть нацизм. Страшное всегда норовят выкинуть из памяти. Люди рвутся на концерты джазов и музыкальные вечера, где можно всласть натанцеваться… Если бы вы были писателем — это я понимаю! Нацизм — пища для интеллектуала, есть обо что точить свою ненависть, каждый художник ненавидит жестокость и конформизм; тоталитарное государство Гитлера было воплощением именно этих двух качеств; думаете, сейчас мало дерьма, в условиях многопартийной демократии?! О-го-го! Но ведь я не ее браню, любимую… А прошлое… Всегда удобно бранить прошлое… Вы называли людей в Испании и Португалии, которые вроде бы продолжают дело Гитлера… Доказательства? Факты? А вы уверены, что, если я отправлюсь туда, — хотя вряд ли, слишком дорого стоит билет, — они сразу же откроют мне правду?

— Они вздрогнут, — ответила Кристина. — Они — как пауки. А когда паук вздрагивает, видно трясение всей паутины…

— А у вас есть лаборанты, которые станут наблюдать за трясением паутины? Я допускаю, что она существует, но сколько вы наберете Дон Кихотов, которые готовы на драку? С силой можно бороться только силой. Она есть у вас?

Криста согнула руку, кивнула на плечо:

— Вот мои мускулы.

Нильсен усмехнулся, лицо его подобрело, сделавшись старым и дряблым. Отчего к старости люди делаются добрее, чем в зрелые годы, подумала Кристина, это закономерность, интересно бы посчитать, стыковавшись с биологами, они без нас, математиков, ответ на этот вопрос не дадут.

— Выпить хотите? — спросил Нильсен. — Выбор скуден, но наливают до краев.

— Мне надо в университет, там неудобно появляться пьяной.

— Кристиансен — ваш отец?

— Да.

— Мы пытались его отбить… Его доцент готовил операцию, мы хотели отбить вашего отца, когда его возили на машине из тюрьмы на допрос в гестапо, все было на мази, но потом забрали доцента, дело полетело кувырком…

Закурив, Кристина долго кашляла, потом спросила:

— А вы не сидели?

Нильсен покачал головой:

— Я — везун… Пил много… Пьяные — счастливчики. Я, милая фрекен, пил от страха… Пять лет прожил в страхе, оттого сейчас и начал писать… Страх подвигает человека к фантазиям… Сколько их у меня в голове?! — Он пыхнул трубкой-носогрейкой. — Объясните, что изменится, опубликуй я список нацистов, которые укрылись от возмездия? Папен был оправдан трибуналом в Нюрнберге, а он лично передал портфель канцлера фюреру. Шахт оправдан, а он финансировал создание армии и гестапо. Их, правда, потом осудили в немецком трибунале, но это же чистой воды ужимки, западные немцы потирают руки: «вот у нас уже и свой суд есть!» Дерьмо не тонет… В политике выгодно сохранять монстров, глядишь, при неожиданном повороте курса пригодятся, политика похожа на калькулятор, любит счет…

— Скажите, адвокат Мартенс — честный человек?

— А что такое честность!? — Нильсен пожал плечами. — С точки зрения «буквы» его можно было лишить права на профессию, но если подойти к делу с прагматической точки зрения, то именно он спас стране десять патриотов, талантливых и добрых людей… Причем в Англии у него были родственники, он бы там не бедствовал, да и образование получил в Оксфорде, — в отличие от тех маленьких адвокатишек, которые и начали против него кампанию, отсидевшись в Лондоне… Нет, не знаю, как кто, а я к нему отношусь вполне спокойно, он оказался честнее многих, он хоть что-то делал…

— Спасибо. Если вы измените свою точку зрения на мое предложение о наци, позвоните, а?

— Я ее не изменю, милая фрекен. А телефон давайте. Я очень люблю бывать в обществе красивых женщин… Нет, нет, я не о том, — это чисто эстетическое, красота помогает работе, а нет ничего совершеннее женской красоты в мире… Диктуйте…

Криста вдруг рассмеялась:

— Погодите, но я забыла номер телефона! Он отключен, я только-только вернулась… Можно, я позвоню сюда и скажу свой номер?

— Конечно. Я тут торчу круглосуточно… Позвоните, сразу же напрошусь в гости… И научу варить грог… Любите грог?

— Ненавижу, — ответила Кристина. — Терпеть не могу того, в чем есть примесь сахара. У меня мужские вкусы…

В университете, ее сразу же восстановили в докторантуре: ах, Кристина, Кристина, все понятно, любовь, но разве нельзя было отправить телеграмму: «предоставьте отпуск на двадцать лет»?!

…Яхта стояла на том же месте, где Кристина оставила ее восемь месяцев назад; краска облупилась, но внутри было все в полнейшем порядке, даже медные поручни не очень почернели; сторож сказал, что он поглядывал за порядком: «Вы же молодые, в голове ветер, ну, ничего, доченька, пока есть на свете старики, можете безумствовать, нам скучно, когда нет дела, слишком навязчиво думается о смерти».