Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Правду говоритъ пословица: «кто на мор не бывалъ, тотъ горя не видалъ», — пароходъ задержался съ погрузкой, и намъ пришлось ожидать четыре часа.

Всякій развлекался какъ хотлъ: Крысаковъ лъ, Сандерсъ спалъ, а мы съ Мифасовымъ бросали въ воду серебряный монеты. Нсколько юркихъ мальчишекъ бросались за ними съ пристани, ныряли и доставали со дна. Были изумительные искусники.

Какой-то нмецъ тоже бросалъ монеты, но, какъ человкъ экономный, не желающій даромъ тратить денегъ, онъ — или забрасывалъ монету за двадцать метровъ отъ намченнаго ныряльщиками мста или старался попасть ныряльщикамъ въ голову…

Прогудлъ уже второй гудокъ, и въ это время на пристани показался Габріэль. Онъ долго отыскивалъ насъ глазами, а найдя — закричалъ, заплясалъ и сталъ посылать намъ воздушные поцлуи.

— А, что, господа, — сказалъ Мифасовъ. — Можетъ быть, онъ всюду увязывался за нами не изъ-за выгоды, не изъ-за денегъ, а просто потому, что искренно полюбилъ насъ. А мы не понимали его, гнали, унижали и не замчали.

Это было совершенно новое освщеніе поступковъ Габріэля. Мы наскоро сложились, завернули въ бумагу нсколько лиръ и бросили это сооруженіе Габріэлю.

И за этимъ послдовалъ не дождь, а цлый ливень воздушныхъ поцлуевъ… съ обихъ сторонъ.

— Прощай, Габріэль! Кланяйся изсохшему Помпейскому человку! Поцлуй отъ насъ мартаделлу.

Бдный, милый Габріэль!.. Прощай. Ты вдь никогда, никогда, вроятно, не узнаешь, что я, гд-то въ далекой Россіи, вспоминаю о теб въ книг, написанной непонятнымъ теб, кром слова «купаться», языкомъ и напечатанной непонятными буквами.

НА ПАРОХОД ИЗЪ НЕАПОЛЯ ВЪ ГЕНУЮ

— А братья есть у васъ?

— О, да. Семь милліоновъ, три милліона и четырнадцать съ половиной.

— Простите… что вы такое говорите?

— Въ этихъ суммахъ выражается состояніе каждаго изъ нихъ! Трое.

— А матушка ваша… жива?

— Нтъ. Скончалась. Позвольте… дайте вспомнить… Да! Двадцать восемь тысячъ долларовъ было истрачено на ея похороны.

— Вроятно, ваша семья сильно горевала?

— Еще-бы! Пріостановка дла на четыре дня дала по контор убытку около четырехсотъ тысячъ… А когда умерла бабка Стивенсонъ, ихъ горе не стоило и сотняги тысячъ. Вотъ вы и смекните.

— Да? Какое безсердечіе… Смотрите, что за чудесное облако направо отъ нашего парохода!..

— Будущій атмосферный осадокъ. Если-бы его перегнать на сушу, да спустить на пшеницу — ого!

— А что?

— А то, что за него всякій неглупый сельскій хозяинъ пару сотъ отвалитъ.

Это было мое первое знакомство и первый разговоръ съ мистеромъ Джошуа Перкинсомъ. Онъ казался самымъ обыкновеннымъ американцемъ: одтый въ брюки отвратительнаго американскаго фасона и ботинки, похожіе больше на лошадиныя копыта, онъ шатался по всему пароходу безъ пиджака и жилета, съ засученными рукавами, распвалъ пронзительнымъ, фальшивымъ голосомъ ужасныя американскія псенки и презиралъ всхъ такъ откровенно и беззаботно, что вс полюбили его.

Джошуа Перкинсъ.

Только ко мн онъ благоволилъ, потому что при первой встрч я выказалъ себя еще большимъ американцемъ, чмъ онъ: выйдя посл обда на палубу и замтивъ, что мистеръ Перкинсъ развалился на занятомъ мною longue-ehaise', я подошелъ и, лниво звнувъ, опустился къ нему на колни. Онъ забился подо мной, завылъ и, сбросивъ меня, въ бшенств вскочилъ на ноги.

— Простите, — замтилъ я, — но я слъ на свое мсто. Вотъ карточка съ моимъ именемъ на спинк longue-cliaise'a.

Онъ захохоталъ и, пересвъ на сосдній стулъ, вступилъ со мной въ вышеприведенный разговоръ.

Посл замчанія относительно облака, онъ посвисталъ немного и спросилъ:

— Женаты?

— Былъ.

— Жена?

— Умерла.

— Отъ чего?

— О, это тяжелая исторія… Она сгорла на моихъ глазахъ отъ лопнувшей бутылки съ бензиномъ.

— А!

Въ глазахъ его засвтился живой интересъ къ моимъ словамъ.

— Тяжелая исторія?

— Да. Очень.

— Хотите дло?

— ?..

— Я, вроятно, не говорилъ вамъ, что у меня въ Нью-Іорк есть дв газеты… Опишите вашу исторію погуще — у васъ есть литературное имя — я смогу заплатить вамъ по пол-доллара за строчку.

— Нтъ. Не хочу.

— Почему? Мн просто хочется утереть такой штукой носъ этому зазнавшемуся каналь Чарли Пегготу. Онъ изо-дня-въ-день пичкаетъ своихъ читателей исторіями о вырытыхъ трупахъ и взбесившихся животныхъ — этотъ мошенникъ Пегготъ…

— Я не могу принять вашего предложенія, — сухо отвчалъ я.

Онъ похлопалъ меня по плечу.

— Молодецъ! Я, признаться, хотлъ испытать васъ — настоящій вы мужчина или нтъ. Вы сразу раскусили меня. Дйствительно, пол-доллара за строчку — это соръ. All right! Я заплачу вамъ долларъ.

— Не находите ли вы, — угрюмо возразилъ я, — что покойница, дорогая сердцу мужа, плохое средство для утиранія носовъ зазнавшимся Чарли Пегготамъ.

Джошуа Перкинсъ смутился и крпко пожалъ мою руку.

— Простите, если я не такъ выразился. Конечно, утираніе носа Пегготу вашей… дорогой покойницей… это скоре метафорическій оборотъ…

— Ничего. Прекратимъ этотъ разговоръ. Вы давно путешествуете по Европ?

— Третій мсяцъ.

— Что же васъ тутъ больше всего интересуетъ?

— Искусство.

— Значитъ — музеи, картинныя галлереи, да?