Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Знаете, что меня боле всего безпокоитъ? — признался намъ Крысаковъ въ Берлин. — Это — ихъ сантиментальность. Эти объятія, слезы… позвольте мн, на всякій случай пойти сзади.

— Почему слезы? — испугался Южакинъ.

— Такъ, отъ радости, отъ гостепріимства. Видятъ — иностранцы, ничего не знаютъ, ничего не понимаютъ… Растрогаются, ну и…

— Милый народъ, — прошепталъ умиленно Южакинъ. — Чудаки эти ихъ Вертеры, ей Богу… Плачутъ — такіе милые, смшные.

— Сандерсъ, голубчикъ — спросите, вонъ, у молодого человка про Унтерденлинденъ…

— Стопъ! — закричалъ Крысаковъ. — Ни съ мста, Сандерсъ!.. Разв вы не видите, что у него проказа?! Все лицо въ струпьяхъ — заразите себя и другихъ. Слпая ворона! — обругалъ онъ сконфузившагося Южакина. — Не видалъ! Смотрть надо!

— Что же такихъ на улицу пускаютъ?.. Порядки! — пробормоталъ Южакинъ. — Такихъ надо въ больницу.

— Эта больница называется университетомъ, господа, — насмшливо замтилъ Мифасовъ. — И это не проказа, а свжіе дуэльные шрамы. Надо быть немножко боле въ курс дла, господа.

— Стопъ! — закричалъ Крысаковъ. — Ни съ мста, Сандерсъ!.. Разв вы не видите, что у него проказа?! Все лицо въ струпьяхъ — заразите себя и другихъ.

Я подошелъ къ изувченному юнош и спросилъ:

— Будьте любезны, милостивый государь, — гд здсь улица Унтерденлинденъ?

Юноша смрилъ меня холоднымъ, насмшливымъ взглядомъ и передернулъ худенькими плечами. Потомъ сказалъ:

— Съ русскими я не разговариваю.

— Почему? — полюбопытствовалъ я.

— Изъ принципа. Прощайте.

Онъ дотронулся до козырька смшной обкусанной шапочки и прослдовалъ дальше, выпятивъ скудную грудь, украшенную узенькой цвтной ленточкой.

— Строгій народецъ, — проговорилъ озадаченный Южакинъ. — Можетъ быть, ему больно было разговаривать?

— Вамъ же говорятъ, что изъ принципа, — отвтилъ корректный Мифасовъ.

Мн кажется, что со стороны Сандерса было, действительно, не совсмъ скромнымъ приступать прямо къ такому щекотливому вопросу… Молодежь надо щадить.

— Варвары мы еще, господа, — вздохнулъ Крысаковъ. — Россійскія привычки: человкъ весь въ крови, а мы съ разспросами.

Всмъ стало неловко.

— Мн стыдно, — признался я тихо. — Еще на прошлой недл я ругалъ за одно съ другими нмецкаго доктора Петерса. Это очень ученый человкъ, насаждавшій культуру среди темныхъ дикарей. Его обвиняли въ необычайныхъ жестокостяхъ, приводили факты, когда ученый разстрливалъ беззащитныхъ чернокожихъ десятками, взрывалъ ихъ патронами; подвергалъ всякимъ мученіямъ и издвательствамъ. Теперь, посл того, какъ я увидлъ этого мужественнаго израненнаго юношу, я понялъ, почему великая нація отнеслась сочувственно къ смлымъ начинаніямъ ученаго. Вдь нельзя же, въ самомъ дл, обращать вниманіе на вой дикаря, которому, почему бы тамъ ни было, ученый отрзалъ ухо, разъ любой нмецкій юноша готовъ имъ пожертвовать чуть ли не изъ вжливости.

— И потомъ, разъ это сдлано ученымъ, значитъ, такъ нужно, — подтвердилъ Крысаковъ. — Не совать-же ему подъ микроскопъ цлаго дикаря. У одного ухо, у другого ногу, глядишь, и набжитъ нсколько.

— Странно было бы примнять къ дикарямъ иную тактику, чмъ къ себ, разъ ея достоинства на лицо, — согласился Мифасовъ. — Вы только полюбуйтесь, какая здсь чистота, какой порядокъ!

— Смотрите, смотрите, — городовой въ золотыхъ очкахъ! — вскрикнулъ вдругъ Южакинъ. — Вотъ это страна, вотъ это нація!

— Кажется, что дальше идти некуда, — обратился къ намъ Мифасовъ взволнованно. — Могли-бы вы себ представить нашего городового, выбирающимъ хризантемы или читающимъ «Портретъ Доріанъ Грея?» Приблизительно — это одно и тоже. Позвольте, позвольте! Носки — сорокъ пять пфениговъ. Стойте!! Рубашки — дв марки!! Воротнички… Даромъ!

— Господа! Бумажникъ — одна марка!.. Чемоданъ!! Крысаковъ, Сандерсъ, — да что-же это такое?! Господа… Даромъ вдь, даромъ… Голубчики… Родненькіе!..

— Можетъ, дальше еще дешевле, — прохриплъ осатанвшій Мифасовъ. — Три воротника — марка! Пятіалтынный штука! Южакинъ — сюда! Южакинъ — галстуки… Панама — восемь марокъ, о-о-о!..

— Берлинчикъ, голубчикъ… — плакалъ Крысаковъ.

— Сначала посмотримъ городъ, — слабо проговорилъ я.

Это было послднее сопротивленіе.

Шатаясь, мы вышли изъ магазина и побрели дальше, останавливаясь передъ витринами, захлебываясь въ этихъ каскадахъ марокъ и пфениговъ, превращенныхъ въ неособенно изысканныя, но невроятно дешевыя драгоцнности.

— Вотъ это такъ чистота!

— Вотъ такъ магазинчикъ!

— Господа! — снова закричалъ Южакинъ. — Живыя куклы!.. На той сторон… Напротивъ, Сандерсъ.

— Манекены для солдатскаго платья? Дйствительно, изумительно, ребята. Подойдемте поближе, Южакинъ.

— Осторожне, господа, — испуганно закричалъ Мифасовъ. — Не трогайте! Они живые!

— А, ччортъ, — пробормоталъ близорукій Южакинъ, быстро отдергивая руку, — въ самомъ дл… Что это они? Ай!

— Да не кричите вы, Южакинъ… Просто пріемы длаютъ, вотъ и все. Офицеръ идетъ.

И Крысаковъ указалъ на странную фигуру проходившаго человка, сдланнаго изъ дерева и кожи, при участіи военной формы.