Эксперт № 35 (2013)

И сначала о том, что ему предшествовало, — о торжественной части : в ней была своя интрига. Дело в том, что каждый год организаторы объявляют тему фестиваля. В прошлом году темой была Вера , в позапрошлом — Ночь ; ещё раньше бывали

Эрос , Свобода , Речь и даже Я . На нынешний фестиваль темой избрана Революция

. С какого пятерика в консервативной и запредельно буржуазной Швейцарии элитный фестиваль решили вдруг посвятить революции, постичь я не мог — ну, думаю, в речах прояснится. Парадный доклад делал знаменитый дирижёр и пианист Даниэль Баренбойм. Маэстро тему не обошёл, но говорил о ней всё какие-то странности: что революция есть всего лишь быстрая эволюция, что революция более всего нужна в музыкальном образовании — и тому подобная игра словами. Но в самом конце Баренбойм проговорился. Помянув печальные события, идущие на Ближнем Востоке, он воскликнул: «Не может же арабская весна так закончиться — это невозможно!..» Арабская-то весна и может, и кончится так и, боюсь, много хуже чем так ; но этот пассаж (не вошедший, как я заметил, в газетные публикации) даёт нам разгадку. Видимо, год-полтора назад, когда выбирали тему, очень сильны были в тамошней интеллигенции эйфорические ожидания как раз от арабской весны, и революция казалась совсем уж «лобио кушать». А теперь рады бы переназвать, да поздно: релизы разосланы, афиши напечатаны. Не разженишься.

В программке было указано, что маэстро Аббадо в пандан теме революции составил концерт открытия из новаторских произведений, но это не очень правда; прямо сказать, что исполняются три пьесы с траурными маршами, было бы правдивее, но, видимо, сочли не комильфо. В первое отделение вошли «Трагическая увертюра» Брамса, к новаторству вообще никак не прилежащая, и фрагмент с похоронной песнью из кантаты Шёнберга «Песни Гурре». Шёнберг там сделал попытку — блестяще удавшуюся — примирить в одном произведении долго и страстно враждовавшие между собой «брамсовскую» и «вагнеровскую» школы; учитывая, что Брамса с Вагнером к тому времени давно не было в живых, новаторство тоже, вежливо говоря, своеобычное. Состав у Шёнберга огромный — музыканты чуть не сыпались с эстрады; одних арф нагородили целый частокол — и стоило не только послушать, но и посмотреть, как Аббадо буквально разгребает в звучании необъятного оркестра пространства для роскошного меццо солировавшей Миоко Фудзимуры. Впечатление от Шёнберга получилось настолько яркое и мощное, что было непонятно, как маэстро собирается его перекрывать. Предстояла-то просто Третья симфония Бетховена, «Героическая», — вещь, слышанная каждым невесть сколько раз. Чтобы она не потерялась в тени пышного шёнберговского шествия, из неё нужно было делать сенсацию, а можно ли сенсацию запланировать? Оказалось, однако, что можно планировать и большее.

Что там было

После антракта эстрада выглядела опустевшей: музыкантов «Героическая» требует вдвое меньше. Аббадо взмахнул палочкой — и с первых же тактов пошло нарастающее изумление: оркестр был странно, небывало свободен. Никогда прежде не слышал я, чтобы целый оркестр так наглядно подтверждал, что всякая музыка есть производное человеческого дыхания. Понятно, что певец — хороший певец! — вполне свободно владеет своим дыханием и может на мгновение усилить или приглушить звук; мимолётно ускориться или чуть сбавить темп. Понятно, что почти столь же свободен в выражении деталей хороший струнный квартет. У Аббадо же тончайшую,

дышащую нюансировку показывал — оркестр. У целого оркестра учащалось дыхание в победных атаках первой части или пресекалось от горя во второй; эти люди могли передать всё — и видит Бог, им нашлось что передавать. Грандиозность и человечность излагаемого не лезли в привычные представления: какой там Наполеон, о нём ли речь? Теперь, посравнивав хронометражи, я вижу, что маэстро давал очень сдержанные темпы: последняя его студийная запись «Героической» (2000 год) шла 48 минут, тут вышло почти 55. Но в зале темпы не казались медленными; напротив, то и дело хотелось притормозить, чтобы успеть хоть начерно осознать непрекращающийся поток новостей — их в тысячекратно слушанном тексте оказалось без числа.

Когда-то давно на меня порой накатывало желание услышать какой-нибудь шедевр заново . Слушать, скажем, Adagio Пятого бетховенского концерта и совсем не знать, что вот сейчас, вдруг, будто ниоткуда начнётся атака на финал — какой это был бы восторг! С возрастом глуповатая несбыточная мечта приходила всё реже, а в этот вечер сбылась: где-то в середине финала я вдруг со счастливым ужасом осознал, что не знаю,

чем всё закончится ! Конечно, отвлекись я на секунду от происходящего, я бы всё до ноты вспомнил; но Аббадо не давал праздных секунд; Eroica заканчивалась и закончилась на моих глазах впервые — и оказалась невообразимо прекрасной.