Экспресс-курс по русской литературе. Все самое важное

После смерти Владимира Мономаха в 1125 году Киевская Русь распалась на множество удельных княжеств. Киев перестал быть не только политическим, но и литературным центром: за столетие между смертью Владимира Мономаха и началом ордынского владычества в Киеве не появилось ни одного значимого литературного произведения, если не считать Киево-Печерского патерика и Киевской летописи. Зато в удельных княжествах наступает пора расцвета: их главные города – Владимир, Ростов, Суздаль, Смоленск, Галич, Полоцк, Чернигов – растут и хорошеют, в них строятся каменные церкви, которые украшают лучшие художники. В крупных городах появляется свое летописание – а со временем и своя литературная школа.

У каждой летописи – своя стилистика, свой характер: киевляне любят пышные славословия, особенно умершим князьям; владимирцы не упускают случая напомнить, как благословенна Владимирская земля, которой покровительствует образ Владимирской Божьей Матери, склонны к морализаторству и не устают восхвалять своих мудрых и благочестивых князей; новгородцы пишут просто, кратко и придерживаются сухих фактов.

Самым важным жанром сейчас становится повесть: очень много всего происходит в наступившие неспокойные времена, и важно сохранить память о событиях – а события эти, как замечала чуть позже Галицко-Волынская летопись, – «о бесчисленных ратях, и о великих деяниях, и о частых войнах, и о многих крамолах, и о частых восстаниях, и о многих мятежах»[4].

Главы удельных княжеств состояли в родстве друг с другом, однако постоянно оспаривали друг у друга наследство, претендовали на уделы друг друга и нередко обращались к помощи степного кочевого народа – половцев, чтобы отвоевать у соперника ту или иную землю. Половцы сами то и дело совершали набеги на южные земли. В крупнейшем литературном памятнике XII века – «Слове о полку Игореве» эта ситуация описана горестно и лаконично: «Борьба князей с погаными прервалась, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую»[5]

.

Золотое, безмятежное младенчество русской литературы кончилось. Теперь ей предстоит осмыслять, что такое предательство, горе, страдание. Мир не пошатнулся, древнерусский человек не усомнился еще в мировой гармонии и Божьей справедливости – скорее, счел, что это наказание за грехи, и даже понятно за какие: жадность, своеволие, гордыню, желание славы, желание чужого добра. Говоря о нашествии врага, суздальский летописец замечает: «По грехам нашим, приидоша языци незнаеми…» А галицкий сравнивает пришедших врагов с ветхозаветными моавитянами – древним народом, который победил евреев, впавших в грех, и занял их земли.

Поражение – всегда наказание за грехи. А победа – это не мы победили, это Бог нам помог, потому что правда за нами.

Древнерусской литературе свойственно искать аналоги происходящему в Библии и объяснять библейскими примерами сегодняшние события. Мы видели, как летописцы искали аналогов крестителю Руси князю Владимиру среди апостолов, теперь видим, как современные летописцу события рассматриваются сквозь призму библейской истории.

У тогдашнего человека совсем другое представление о времени. Лучше всего это объяснить на примере празднования Пасхи: в православном христианстве этот праздник – не воспоминание о воскресении Христа, а само воскресение, которое совершается снова и снова, здесь и сейчас, и жизнь прямо сейчас побеждает смерть – отсюда и всеобъемлющая пасхальная радость. Так и жизнь, которую проживают частные люди и народы, – это тоже часть всемирного цикла.

И люди в литературе ведут себя как положено части повторяющейся истории, вечно рассказываемой сказки: правильно играют свои роли, произносят положенные по роли слова. Повторяющиеся диалоги, эпитеты и характеристики – все это, кроме того, сближает древнерусскую литературу с фольклором.

Древнерусская литература совмещает почти несовместимое: попытку сохранять верность историческим фактам с приверженностью к прямолинейным библейским аналогиям, христианство с язычеством, фольклорную напевность с мастерски сплетенной книжной речью, нейтральность хронициста с лирической взволнованностью, стремление сохранять историческую дистанцию с острой наблюдательностью очевидца (так автор «Слова о полку Игореве» подмечает, как упоенное недолгой победой над половцами Игорево войско швыряет в непроходимую грязь взятые у поверженного врага дорогие одежды, чтобы проехать по ним; так автор Киевской летописи, описывая сражение, рассказывает, что в тумане можно было видеть «толико до конець копья»). Все это создает совершенно особый художественный мир, и мир этот не так уж легко постичь сегодняшнему человеку.