Экстренный случай

— Наше скромное достижение, — сказал Питер. — Мы у себя в лаборатории первыми разработали костную культуру in vitro [3]. Мы сохраняем живой костную ткань в отделенной кости до трех дней. Основная трудность это — извлечь кость из животного и поместить ее в лоток прежде, чем умрут клетки. В настоящее время мы довели свой метод до истинного совершенства.

— В какой именно области вы работаете?

— Обмен кальция, в особенности его взаимодействие с гормоном околощитовидных желез и тирокальцитонином. Хочу выяснить, каким образом эти гормоны способствуют выделению кальция из костей.

— Сколько времени вы занимаетесь этой работой?

— Уже семь лет. Я начал с малого — полдня в неделю. Потом каждый вторник. Очень скоро это превратилось во вторник и четверг. Затем весь уик-энд в придачу. Я сократил свою практику насколько мог. Эта работа превратилась поистине в какую-то пагубную страсть. Это игра. Настоящая крупная игра. Загадка, ответа на которую не знает никто, — сказал Питер и в задумчивости почесал живот. — Но хватит обо мне. Как дела у вас?

— В данный момент меня интересует Карен.

— Угу. И вы хотели знать относительно травмы? Никакой травмы не было. Это я помню.

— Почему же ей делали прошлым летом снимки черепа?

— Ах, это. Видите ли, Карен — это Карен. Явилась ко мне на прием и объявляет: «Я слепну». Она, видите ли, теряет зрение и оттого плохо играет в теннис. Потребовала, чтобы я что-то сделал по этому поводу. Тогда я взял у нее кровь и назначил несколько анализов. Анализ крови всегда хорошо влияет. Ну и проверил у нее кровяное давление, и выслушал ее, и вообще сделал вид, что отношусь к делу серьезно.

— И назначили снимки черепа?

— Да. Это входило в курс лечения.

— Не вполне вас понимаю.

— Все болезни Карен были исключительно психосоматического происхождения, — сказал он. — Она ничем не отличалась от девяноста процентов женщин, которых мне приходится лечить. Какой-то пустяк не заладится — вроде игры в теннис — и бах! Ей уже надо лечиться. Она идет к своему врачу. Он чаще всего никаких физических нарушений не находит. Но разве она на этом успокоится? Нет! Пойдет к одному врачу, к другому, пока, наконец, не наткнется на такого, который погладит ее по руке и скажет: «Ну что ж, милочка, лечиться надо». — Он рассмеялся.

— Значит, вы назначили все эти анализы исключительно для ее успокоения?

— Преимущественно, — сказал он. — Но все-таки не совсем. Я за осторожность. И когда к тебе обращаются со столь серьезной жалобой, как ослабление зрения, хочешь не хочешь, а обследовать надо. Я проверил у нее глазное дно. В норме. Проверил поле зрения. В норме… Но она утверждала, что видит то хуже, то лучше. Тогда я взял у нее кровь и назначил анализы на сахар и на гормоны. В норме. И снимки черепа. Они тоже оказались в норме— или вы их уже видели?

— Видел, — сказал я. — Но до сих пор не понимаю, почему…

— А вы сопоставьте. Она молода, но все-таки возможность не исключается — жалобы на зрение и головные боли, некоторое увеличение в весе, апатия. Это могла быть гипертрофия гипофиза с осложнениями на зрительный нерв.

— Опухоль на гипофизе?

— Это допустимо. Вряд ли, но допустимо. По моим расчетам, анализы должны были выявить, нет ли у нее новообразования на гипофизе. Снимки черепа тоже могли выявить, если бы у нее было что-нибудь серьезное. Но во всех случаях результат анализа оказался отрицательный. Все это явилось исключительно плодом ее воображения.

— Вы уверены? В лаборатории ведь могла произойти ошибка.

— Тоже верно. Мне следовало назначить повторную серию анализов, для очистки совести.

— Почему же вы этого не сделали?

— По той простой причине, что Карен больше ко мне не явилась.

— Ну что ж, — сказал я, — спасибо, что уделили мне внимание.

— О чем тут говорить. — Он принялся вытирать вымытые руки бумажным полотенцем, потом остановился. — Вероятно, я должен был сделать какое-то заявление, — сказал он. — Поскольку я ее дядя и вообще…

Я промолчал.

— Брат поссорился бы со мной на всю жизнь, узнай он, о чем мы тут с вами разговаривали. Постарайтесь это помнить, если будете еще с кем-нибудь говорить на эту тему.

— Обещаю! — сказал я.

— Не знаю ваших намерений, — продолжал Питер. — И не хочу их знать. Вы всегда казались мне весьма здравомыслящим человеком, и и полагаю, что тратить попусту время вы бы не стали.

Я не знал, что ответить. Я не понимал, что у него на уме, но что-то на уме у него, несомненно, было.

8

Подъезжая к дому, я увидел, что у обочины стоит большая полицейская машина с включенной мигалкой. Капитан Питерсон стоял, прислонившись к переднему крылу, и наблюдал, как я сворачиваю к своему подъезду. Я вылез из машины и окинул взглядом близлежащие дома. Соседи уже заметили яркую мигалку и теперь висели на окнах.

— Надеюсь, — сказал я, — что не заставил вас долго ждать.

— Нет, — сказал Питерсон, слегка улыбнувшись. В равномерных вспышках красного света я хорошо видел ласковое, самодовольное выражение его лица. Мигалку он совершенно очевидно не выключал мне назло.

— Имеете что-нибудь сообщить мне?

Он переменил позу: