El creador en su laberinto

Все испанские войска робко остались под своими крышами, устранившись от происходящего. Все, но только не люди из Монтелеона, ведомые Даоисом и Веларде. Гойя знал, что оба обречены. Сам не догадывался, откуда именно, но просто знал.

Не требовалось бы человеком, искушённым в политике и военном деле, чтобы догадаться: это восстание — никак не конец, а только начало. Начало тяжёлых и кровавых времён, однако Гойя полагал, что самый тёмный час всегда приходит перед рассветом. И его будущее нисколько не пугало.

Испугало Гойю другое: стук в дверь.

Стук, который он никак не сумел бы услышать, стой по ту сторону двери обычный человек. Раз уж глухота не помешала — значит, художника нынче навещал Кто-то другой. И это точно была не его Муза: она-то всегда являлась безо всяких церемоний. Живописец иной раз утром мог просто обнаружить её в собственной постели — хотя засыпал один.

Пришлось открывать, конечно же.

В квартиру вошёл человек, которого Гойя не видел почти четыре десятка лет, и за эти годы посетитель ничуть не изменился. Всё то же молодое лицо типичного итальянца, немного смуглое, обрамлённое смолистыми волосами, обращающееся к миру необыкновенным взглядом. У юноши были тёмные глаза кого-то очень старого и очень мудрого.

Во рту пересохло. Гойя — и давным-давно в Риме, и теперь — одинаково ясно догадывался, с кем имеет дело. Но не смел озвучить такую догадку даже в собственной голове, оформить её в осязаемую мысль.

Человек в чёрном улыбался. Оставалось играть роль радушного хозяина.

— Желаете выпить, сеньор?

— Если нальёте мне хорошей мадеры, я выпью мадеру.

— Сию минуту. Присаживайтесь.

Хрустальные бокалы наполнились прекрасным напитком, и свой художник осушил мгновенно — не посчитав нарушением этикета снова его наполнить. Человек в чёрном продолжал улыбаться, и улыбка эта была до того жуткой, что подобный портрет Гойя никогда не осмелился бы написать.

Визитёр, пригубив мадеру, заговорил:

— Вы, сеньор Гойя, написали удивительно точную картину будущего. Я был сегодня возле королевского дворца: занятное вышло зрелище. Знаете, это столь будоражит меня… до сих пор будоражит, словно впервые вижу подобное. Хотя, если честно, все восстания одинаковы. Одно и то же видел я ещё со времён Шумера, пожалуй… века слагаются в тысячелетия, а вы, человеки — нисколько не меняетесь.

— Угодно вам шутить…

— Какие тут шутки? Это было по-своему прекрасно. Всё это отчаянное мужичьё, воображающее себя наследниками славы терций герцога Альбы… Как легко они пошли на французские штыки! Я думаю, что Бонапарту здесь не победить. Никогда не видел во Франции того качества, которое очевидно проявляется в вашем народе.

— Вы льстите моему народу, сеньор.

— Нисколько. Иначе я бы не провёл в Испании так много времени. Помните того голландца времён Восьмидесятилетней войны? Как его звали… дурацкое имя, но вы поняли, о ком я говорю. «Чудо при Эмпеле». Забавно он сетовал тогда: мол, кажется, Господь — испанец… ах, смешная шутка!

И человек в чёрном действительно расхохотался. Гротескно и громогласно, хватаясь на живот и расплескав мадеру из бокала: она пролилась на пол, как лилась сейчас на мадридские мостовые кровь. Неожиданно визитёр замолк и снова сделался серьёзным. Пугающе серьёзным. Даже страшным. Он произнёс:

— Не стану судить, кто по национальности Господь. Но я сам частенько бывал на испанской стороне, частенько.

— Не сочтите за дерзость… — Гойя рассудил, что имеет право взять инициативу в свои руки. — Но я не думаю, что вы спустя столько лет нанесли мне визит ради разговоров об истории. Или для рассказа о том, что творится сейчас на улицах Мадрида. Это я узнаю из газет. Полагаю, что…

— …что у меня к вам дело?

— Именно так.

— Вы, сеньор Гойя, совершенно правы. Освежите наши бокалы, будьте добры.

Художник не слышал этого приятного булькающего звука, с которым вино лилось в хрусталь. Только голос собеседника, ничего иного.

— Итак… меня, господин живописец, позабавила ваша идея с картиной. El dos de mayo de 1808 en Madrid, верно? Я правильно это произношу?

— Ваше испанское произношение весьма чистое. Настоящий мадридский кастельяно.

— Окажите любезность: проговорите название сами. Я желал бы насладиться тем, как звучат эти слова из уст настоящего испанца.

Разумеется, Гойя никак не мог отказать. Он произнёс название картины на испанском, даже дважды. Человек в чёрном захлопал в ладоши.

— Великолепно! Премного вам благодарен. А теперь — наконец-то к делу. Я рад, что вы, сеньор Гойя, всё-таки нашли силы воспользоваться моим подарком… или наконец-то уверились, что тот разговор не был шуткой. И написали то, что желали увидеть. Но вы помните наш уговор? Услуга за услугу. Не волнуйтесь, речь не о душе или чём-то подобном, хотя плату я желаю попросить немалую.

— Какую же?..

Глупо было бы скрывать, что Франсиско обрадовали слова о душе. Мало ли, что… как говорится, когда пляшешь с Дьяволом — нужно слушать музыку, а вот слух-то художник как раз утратил.

— Всё очень просто. Я хочу заказать у вас картину.

— Какую картину?..

— О, а вот здесь начинается самое интересное.