Эль-Сид, или Рыцарь без короля

Руй Диас оторвал волоконце вяленого мяса, принялся усердно жевать, размалывая его зубами, чтоб хоть немного размягчить. Другое предложил Минайе, но тот мотнул головой:

– Аббат сказал, что дальше, по пути к сьерре, появились четыре новых поселения.

Оба взглянули на своих людей, разлегшихся вокруг костров. Среди них был и укрывшийся попоной монах. Тот самый рыжий, что отстреливался от мавров из арбалета со стен Сан-Эрнана. Настоятель поручил ему сопровождать отряд, благо молод и знает здешние места. Мог сгодиться и в качестве духовного поводыря. А следовал он за ними верхом на муле, приторочив арбалет к седлу.

– Небось там и женщины, и дети…

– Куда ж без них, – пожал плечами Минайя.

– Худо дело.

– Да уж, клянусь честным крестом… Хуже некуда.

Руй Диас принялся мысленно раскладывать дни, дороги, суточные переходы, прикидывать возможности и вероятия. Доска, на которой играют в такие шахматы, – это пустоши, это безводье, скалы, знойные дни и студеные ночи. По слухам, неделю назад мавры большими силами прошли между рекой Гуадамьель и Сьерра-дель-Худио – иначе говоря, вторглись в обширное, граничащее с христианской Кастилией и мусульманскими королевствами ничейное пространство, где осели неимущие отчаянные люди – поселенцы-христиане, бежавшие от нищеты, семьи мосарабов[2], пришедшие с юга, разномастные ловцы удачи – осели, принялись разводить скотину, возделывать черствую скудную землю, одной рукой держась за рукоятку плуга, а другой – за рукоять меча; спали вполглаза и жили – покуда живется – со страхом в душе и с Господним именем на устах.

– Горожане Агорбе заплатили нам за то, чтобы мы охотились на мавров… – заметил Минайя.

– А мы и охотимся. Но я не собираюсь понапрасну мучить ни людей, ни лошадей. Шесть лиг в день – не больше. Ну ладно – шесть-семь, если уж очень припрет.

– Чем позже мы нагоним мавров, тем хуже будет.

– Для кого?

– Для поселенцев.

– Взгляни на это с другой стороны. Чем позже настигнем, тем больше добычи у них будет и, значит, тем медленней они будут двигаться… С женщинами, рабами и скотиной особо-то не разгонишься.

Минайя улыбнулся. Потом, повернувшись, сплюнул в костер и снова улыбнулся:

– Черт возьми! Это ты дельно придумал.

– Более или менее.

– Прежде чем колоть кабанчика, его надо откормить.

– Ну да, что-то в этом роде. И тогда получишь колбасу, хамон и жаркое из требухи.

Минайя взглянул на монашка:

– Рыжему лучше этого не говорить. Он и так все время спрашивает, отчего мы не шпорим коней.

– Можешь сказать ему правду – но не всю. Скажи, что в таких делах спешить не надо, не то понапрасну измотаешь людей или угодишь в засаду. Обо всем прочем – молчи.

Собеседники, привстав и насторожившись, взглянули туда, где в этот миг на краю лощины послышалось конское ржанье, посыпались камни. Но тут же раздался успокаивающий голос дозорного, – вероятно, его лошадь оступилась в темноте.

– Мы и не поговорили толком с тех пор, как выехали из Бургоса, – сказал Минайя.

– Отчего же… Поговорили. О многом.

– Не обо всем.

Молчание длилось, пока Руй Диас не разделался с ломтем вяленого мяса. Минайя все так же смотрел на пламя, от которого оспины на загорелом лице обозначились явственней.

– Они ведь последовали за тобой в изгнание. О нас, о родне твоей, речи нет: куда ты, туда и мы. Однако перед остальными ты в долгу. Должен хотя бы поблагодарить. Но минуло уже две недели, а ты слова им не сказал. – Он повел рукой, показывая на бесформенные очертания фигур вокруг костров. – Я думаю, они ждут от тебя этого самого слова.

– Какого слова?

– Не знаю. Какого-нибудь. Такого, чтоб за душу взяло.

Руй Диас поковырял в зубах:

– Когда они пошли за мной, знали, что делают.

– Их ведь никто не принуждал. Пошли за твоим именем и твоей славой. Не забывай этого.

– Я и не забываю.

Руй Диас завернул остаток мяса в тряпицу и сунул его в седельную суму.

– А ты, Минайя? Ты почему пошел?

– Скучно мне стало в Бургосе, – прозвучал в ответ отрывистый сухой смешок. – А я с детства усвоил: тому, кто с тобой поведется, уж что-что, а скучно не будет. – Он помолчал мгновение, словно в задумчивости, и снова рассмеялся. На этот раз – громче. И дольше.

– Ты чему смеешься, Минайя?

– Да вспомнил лицо Альфонсо в Санта-Гадее… Когда ты этак торжественно взошел по трем ступеням к алтарю, взялся за рукоять меча и велел королю поклясться… Помнишь?

– Еще бы не помнить. И мне, и ему.

– Все эти чванливые отпрыски знатных родов, цвет рыцарства Леона и Кастилии, зароптали тогда – но еле слышно, себе под нос. Ибо только ты один осмелился возвысить свой голос и сказать вслух то, о чем думали все.

Руй Диас подобрал с земли сухую ветку и бросил ее в костер.

– Обошлось мне это, как ты знаешь, недешево.

– Но ведь иначе ты поступить не мог, так ведь?

– Ты о чем?

– О том, что по твоей милости король сгорел со стыда. Клянусь телом Христовым, такое бывает не каждый день! Впрочем, ты с колыбели был отчаянным малым.

– Ладно тебе… Ложись спать. Завтра у нас долгий переход.

Минайя поднялся, потирая поясницу. Потом зевнул, рискуя вывихнуть себе челюсть.

– Доброй ночи, Руй. Храни тебя Господь.

– Доброй ночи.