Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник)

Валери начала репетиции с партнерами, и ее уверенность в себе росла день ото дня. ТВ-шоу Аделы Седдон наполнило ее новыми страхами, но результаты скандала – а о ее победе трубила вся пресса – от этих страхов ее избавили. Они, конечно же, оказывали на нее влияние, но для окружающих это было не заметно.

Вечером второго дня репетиций Эмери приехал за Валери в студию в автомобиле, который студия арендовала для него. Он повез ее на ужин в небольшой французский ресторан неподалеку от рынка «Голливуд Ранчо», и, после финальной рюмочки ликера, они поехали на Сансет Бульвар, повернули налево и направились к Беверли Хиллз.

Это было вечером в пятницу.

На улицы выползали хиппи.

Подростки, торчащие на клевом музоне. Детишки-цветы. Новые люди. Длинные волосы, узкие сапоги, цветастые рубахи, мини-юбки, раскрепощенная сексуальность, шерстяные жилеты, рубашки с отрезанными рукавами – шумные и насмешливые ребята. Разрыв между их временем, когда они были звездами, и поклонники рвались через кордоны полиции, чтобы заполучить автограф, и временем, которое называлось сегодня, странное, почти призрачное время сюрреалистической молодежи, говорившей на другом языке, двигавшейся словно живой огонь и смеявшейся над тем, что могло вызывать лишь боль. Они остановились на светофоре возле Лаурел Каньона, где их сразу же окружили хиппи, навязывавшие газету нового андеграунда – «Свободная пресса Лос-Анджелеса».

Расхристанный, дикий, варварский вид этой молодежи шокировал нашу пару. И, хотя разносчики газет говорили вежливо, хотя они просто прижимались к машине и совали свои газеты в окна, само их присутствие вызвало панику у двух пожилых людей; Ромито, запаниковав, вдавил педаль газа до отказа, и машина рванула вдоль бульвара Сансет, оставив газетчика-хиппи с его разлетающимися номерами «Свободной прессы».

Ромито поднял стекло и настоял, чтобы Валери сделала то же самое.

Для них было что-то безобразно кафкианское во всех этих дискотеках, психоделических книжных лавках, ресторанчиках под открытым небом, где дети стробоскопического века приходили в себя после накачки амфетаминами или травкой.

Ромито гнал на полной скорости. Всю дорогу по Сансет к Прибрежному шоссе и к пляжам Малибу.

Наконец Валери мягко проговорила:

– Эмери, ты помнишь «Пляжный домик»? Мы всегда ездили туда ужинать. Помнишь? Давай заедем туда. Выпьем по маленькой.

Ромито улыбнулся, прищурившись. Хорошее настроение возвращалось к нему.

– Помню ли я? Я помню тот вечер, когда Дик Бартелмесс танцевал танго на стойке бара с этой пловчихой, олимпийской чемпионкой… Ну да ты ее знаешь…

Но она ее не знала. Это воспоминание кануло в небытие. Были другие воспоминания – о том, как она подторговывала гашишем. Но вот девушку ту она не помнила. Зато помнила старую придорожную закусочную, которая была популярна во время съемок какого-то фильма в те давние годы.

Но когда они доехали до места, то обнаружили, что старой закусочной, как и полагалось, уже нет, а на ее месте стоял торговый центр, а там, где Дик Бартельмесс отплясывал танго на стойке бара с олимпийской чемпионкой, расположился круглосуточный магазин со спиртным с огромной неоновой вывеской.

Эмери Ромито проехал несколько миль по Прибрежному шоссе, миновав алкомаркет по инерции, не раздумывая. Потом съехал на обочину, встав параллельно океану, и там, на гребне, который спускался в темноту, к линии прибоя, он остановился. Он сидели молча. Двигатель машины отключился, их мысли тоже, в ловушке одиночества, пейзажа и их прошлого.

И потом, внезапно, к Валери Лоун вернулась память. Волна мыслей, которые надо было переворошить сейчас, двадцать лет спустя. Причины, ситуации, обстоятельства.

– Эмери, почему мы не поженились?

И она тут же ответила на собственный вопрос улыбкой, которую он не мог видеть в темноте. Возможно, он ее не слышал – во всяком случае, он не ответил. А в ее сознании роились ответы. Все, как один, мертвые.

Это были сны, которые для каждого из них заменяли реальность; упорство, с которым они пытались уцепиться за дым и туман грез; упрямый отказ признать, что туман и дым неизбежно превратятся в пепел. И когда каждого из них целиком поглотила карьера, которая, как они думали, освободит их, они стали чужими. Они боялись связывать свои жизни друг с другом, с кем угодно, с чем угодно, только не с миром, который выкрикивал их имена сто раз в секунду и аплодировал без остановки.

И тогда Эмери заговорил. Словно его мысли шли встречным курсом течению ее собственных дум, и ее думы мчались навстречу его мыслям.

– Понимаешь, Вал, ты всегда зарабатывала больше, чем я. Твое имя всегда было набрано на афишах самым крупным шрифтом, а мое стояло в колонке «Также снимались». У нас ничего бы не получилось.