Елизавета I

Никого все происходящее не ошеломило так сильно, как Лестера, ибо уж он-то хорошо знал, как выглядит Елизавета, когда она влюблена. На публике все это время он играл назначенную ему политическую роль главного советника королевы, гостеприимного хозяина Симье и ярого сторонника этого династического брака, но в то же время по секрету распускал слухи, что французский посланник, прибегая к «недозволенным приемам», морочит королеве голову и именно этим любовным ядом только и можно объяснить странные перемены в ее облике и поведении. Если же Лестеру было бы что-либо известно о частной жизни Симье, он наверняка и это использовал бы в своей тайной войне. А дело в том, что совсем недавно француз оказался замеченным в довольно гнусном скандале: жену Обезьянки соблазнил его собственный брат; брата он убил, а жена, не выдержав удара, приняла яд.

Как бы то ни было, однако при всей своей влюбленности (или видимости таковой) Елизавета ни на минуту не переставала мыслить трезво. Вся ее кипучая энергия была направлена на практические дела, связанные с государственным браком, и самым деликатным среди них был вопрос о наследнике. Елизавете уже сорок пять — можно ли произвести на свет ребенка в этом возрасте? Через несколько дней после приезда Симье она, по свидетельству испанского посла Мендосы, устроила по этому поводу специальный консилиум врачей. Те не обнаружили «никаких препятствий» — заключение скорее политическое, нежели медицинское, особенно если учесть перенесенные королевой болезни, ее общее физическое состояние и, естественно, не самый лучший для деторождения возраст. Сесил, чья мечта о браке Елизаветы, казалось, близилась к осуществлению, решительно стал на сторону врачей. В хорошо продуманной записке он напоминает королеве, что вполне благополучно рожали и женщины постарше и послабее ее. Почему бы и ей, «здоровой и хорошо сложенной женщине», не последовать этому примеру? «На взгляд всех мужчин, — галантно заключает Сесил, — природа сама позаботилась о том, чтобы Ее Величество понесли и произвели на свет здорового ребенка».

Не менее красноречивым свидетельством серьезности намерений королевы было перенесение сроков парламентской сессии, с тем чтобы брачные переговоры продвинулись как можно дальше. Поначалу она была назначена на 22 января, затем срок отодвинули до марта. Тем временем пришло послание из Франции, в котором Генрих III и Екатерина Медичи давали свое благословение на брак, а король при этом добавлял, что готов «подписать любой договор, заключить любой союз, какого пожелает Ее Величество». Пока Тайный совет проводил часы и дни в заседаниях, Симье тоже не терял даром времени, задабривая самых видных придворных, особенно если они не выказывали ему симпатии. Всего он, как говорят, потратил двенадцать тысяч дукатов в драгоценных камнях. Елизавета заверила его, что, как только герцог приедет в Англию, дело будет решено мгновенно, и, словно боясь передумать, заговорила о том, что бракосочетание можно назначить на первую же послепасхальную неделю.

Но мог ли в действительности приезд Алансона ускорить дело? Не говоря уж о большой разнице в возрасте, это был низкорослый и на редкость уродливый человек. Да люди со смеху покатятся, стоит им увидеть рядом высокую стройную женщину средних лет и двадцатипятилетнего карлика с лицом, обезображенным оспой, — словно на нем черти зерно молотили, — и большим носом картошкой. Правда, Франсис Уолсингэм, ныне главный секретарь Елизаветы, а ранее посол во Франции, писал ей несколько лет назад после встречи с Алансоном, что оспины не чрезмерно портят герцога, ибо, с медицинской пунктуальностью поясняет автор отчета, вглубь они не уходят, скорее напоминают небольшие пятна. Впрочем, с той же пунктуальностью продолжает Уолсингэм, на носу они как раз глубокие и, да простит меня Господь, вызывают искреннюю жалость к этому человеку. В письме чувствуется едва скрытое отвращение пуританина как к недоростку герцогу, так и ко всему развращенному французскому двору, что его вскормил.

На портрете, выполненном лет шесть спустя после описываемых событий, перед зрителем предстает действительно очень невысокий, скорее похожий на юношу мужчина с неуловимым взглядом маленьких глазок. Тонкая нитка усов едва касается женственного рта, подбородок почти безволосый. И вообще есть во всем его облике какая-то девичья застенчивость, однако ни намека на зрелость и мужественность. Если Алансон и был великим любовником, то ему на редкость удачно удавалось это скрывать.