Елизавета I

Что ж, не исключено, что они и на самом деле условились о том, что говорить, а что хранить в секрете; может быть, и впрямь существовал тонко разработанный план, основанный на согласии Елизаветы связать свое будущее с Сеймуром — богачом и неотразимым воякой. И уж вполне можно допустить, что двое слуг, неустанно повторявшие, что госпожа их может вступить в брак только с согласия Совета, действительно были виновны в том, что подвигали Сеймура жениться на Елизавете, имея в виду свои собственные интересы. Насколько во всем этом спектакле Елизавета была актрисой, а насколько внимательным зрителем, сказать не представляется возможным, но в любом случае нельзя преуменьшать роль, которую она сыграла и в защите собственного доброго имени, и жизни Кэт Эшли, и, хотя и в меньшей степени, Перри. Будучи всего лишь пятнадцатилетней девушкой, Елизавета неделями держалась против беспощадного, опытного, умелого дознавателя, держалась практически в одиночку, без посторонней помощи, зная, что от ее ответов зависит судьба женщины, которая была ей ближе всех на свете.

Ну а Сеймур? Внушала ли и его судьба Елизавете тревогу, или она прекраснодушно надеялась, что либо его брат, регент, либо король пощадят адмирала? Если так, то ей пришлось убедиться в своем заблуждении уже к середине февраля, когда стало известно, что имущество его конфисковано. Это известие произвело на Елизавету тяжелое впечатление, и, кажется, впервые после того, как началась вся эта кошмарная история, она позволила себе обнаружить некие чувства по отношению к адмиралу. Когда в ее присутствии о нем говорили что-либо дурное, Елизавета «тут же ощетинивалась» и вставала на его защиту.

Но этому человеку ничто уже не могло помочь. В конце февраля постановлением парламента он был лишен гражданских и имущественных прав; среди иных обвинений ему вменялось и намерение в обход закона жениться на сестре короля. Сеймур по-прежнему пребывал в Тауэре, ожидая делегации от Совета, которой он собирался представить аргументы в свою защиту. Но никто не появлялся; единственным его собеседником оставался тюремщик, только он и выслушивал, терпеливо и даже с некоторым сочувствием, заклинания узника, уверявшего в своей невиновности. «Никогда еще не было у короля такого верного слуги, как я, — говорил он, — так же как и у его наследников — миледи Марии и миледи Елизаветы. Если во всей Англии, — бил себя в грудь Сеймур, — найдется хоть один человек, способный обвинить меня в предательстве своего короля, или его наследников, или интересов королевства, то пусть я лучше умру. Ибо в таком случае гора сдвинется с места и обрушится на меня».

К этому времени определили наказание Елизавете — достаточно мягкое, если иметь в виду, что ей угрожало совсем недавно, но тем не менее весьма болезненное. Ей доставили постановление Совета, гласившее, что, поскольку «миссис Эшли доказала свою неспособность» обеспечить «добропорядочное воспитание и руководство» сестрой короля, ей назначается новая опекунша: леди Тайритт.

Елизавета восстала. Не так уж низко та пала, чтобы Совет заменял ее другой. Ее воспитательница — Кэт Эшли, и в другой она не нуждается.

Если вы уж с миссис Эшли миритесь, возражала ей леди Тайритт, то тем более «нечего стыдиться честной женщины», которая будет присматривать за вами.

Но Елизавета ничего не хотела слышать. Она впала в мрачность, сменившуюся полной безнадежностью. Проплакав всю ночь, Елизавета на следующий день не произнесла ни слова. Угнетали ее, если верить Тайритту, две вещи. Во-первых, она явно рассчитывала, что теперь, когда кризис миновал, ей вернут Кэт. («Любви, которую она испытывает к ней, можно только дивиться», — замечал он между делом.) И во-вторых, Елизавета горько переживала утрату доброго имени. Она говорила Тайритту, что «мир, узнав, что ей с такой поспешностью назначили новую гувернантку, решит, что она настоящая преступница» (Тайритт же считал, что ей нужна даже не одна гувернантка, а две).

Для расстройства была и еще одна причина. Леди Тайритт, падчерица и приближенная Екатерины Парр, была свидетельницей того, как Елизавета отняла у мачехи ее женское счастье. Она была рядом с Екатериной на протяжении всей ее тяжело протекавшей и, казалось, бесконечной беременности, затем наблюдала предсмертную агонию, когда та, почти в бреду, при людях бросала мужу обвинения в жестокости. Вряд ли такая женщина окажется любящей и заботливой наставницей, и при мысли о том, что ей целыми днями придется быть под ее присмотром, Елизавету бросало в дрожь.