Елизавета I

Впрочем, денег на то, чтобы призвать к себе самых близких людей, тех, что окружали принцессу в детстве и юности, конечно, хватало. То были Бланш и Томас Перри, а также Кэт Эшли — в царствование Марии ее муж Джон учился за границей, в Падуе. Ну и новые приближенные появились — испытанный мастер придворной интриги Пьедемонто Кастильоне, учитель итальянского, и юный математик Джон Ди, которого только недавно освободили из тюрьмы, где он каждый день ожидал казни.

Ди имел несчастье заняться составлением гороскопов королевы, короля и принцессы Елизаветы; его тут же заподозрили в тайном намерении заворожить Марию, ибо как раз в это время стало выясняться, что с беременностью что-то неладно. В конце концов Джона Ди отпустили, но до этого он успел вкусить все прелести тюрьмы. Его сокамерник Бартлет Грин, деливший с ним жесткий соломенный матрас, был сожжен заживо.

Ну а помимо них — Роджер Эшем, некоторое время прослуживший в качестве латиниста при дворе Марии и Филиппа, а теперь вернувшийся к Елизавете. После удаления из Хэтфилда несколько лет назад он отправился с английским посольством в Германию, затем вновь очутился в Кембридже, где дела у него совсем не пошли. Наконец он получил назначение при дворе, с которым пришли относительное материальное благополучие и ферма в Эссексе, а он сильно нуждался и в том и в другом, поскольку только что женился на некоей Маргарет Хау. Как ни странно, протестантское вероисповедание практически не помешало ему при дворе; Мария ценила его, несмотря ни на что, а кардинал Поул относился «вполне дружески» — интеллектуальная близость оказалась сильнее конфессиональных различий. В общем, теперь он вполне наслаждался жизнью. «Ничего мне больше не надо, — писал он близкому другу, — видит Бог, все у меня хорошо».

И как прежде, особую радость доставляло ему совместное с Елизаветой чтение греков. Теперь они занялись Демосфеном, его речью «О короне». «Она читает ее мне, — передает свои впечатления Эшем, — и, кажется, схватывает все — не только особенности языка и смысл высказывания, но и… нравы людей, стиль жизни, характер городского быта. Просто поразительно».

Политическое чутье Елизаветы обострялось с каждым годом, чему в большой степени способствовало ее положение — при Марии она постоянно как бы ходила по острию ножа. Елизавету никогда не учили искусству управления, но чтение классиков немало открыло ей в механизме жизни античного общества, и к тому же отрезвляющим практическим (хотя и негативным) уроком стало пристальное наблюдение за двором королевы.

Мария, отмечала она, приступила к делу с величайшим усердием, однако же ее стремления подрывались окружением, видевшим в ней только слабую женщину. Замужество лишь укрепило этот взгляд, к тому же Мария выказывала принцу Филиппу величайшее почтение, едва ли на троне ему место не уступила, пусть и продолжала усердно трудиться как за рабочим столом, так и за столом заседаний Тайного совета. Таким образом, она сама отодвинула себя в тень — всего лишь королевская жена, а не самодержица; помимо всего прочего, это дурно сказывалось на ее душевном здоровье, отнимало веру в себя.

Ясно видя, что Елизавета стремительно растет как политик, Эшем тем не менее в первую очередь восхищался ее лингвистическими дарованиями и неотделимым от них ораторским искусством. Да и сама Елизавета, возвращаясь много лет спустя к этим временам, отмечала, что примерно к двадцати пяти годам свободно говорила на шести, помимо родного, языках. В общем — выдающаяся личность. Имея в виду и образованность ее, и царственный вид, один ученый, оказавшийся проездом в Хэтфилде (Эшем называет его просто Метеллом), отмечает, что «познакомиться с Елизаветой для него было важнее, чем познакомиться с Англией».

Окруженная в Хэтфилде самыми близкими людьми, Елизавета могла наслаждаться видимостью свободы. И все-таки то была лишь иллюзия: у Марии повсюду были осведомители. Гвардейцы и королевские агенты патрулировали дороги, тщательно прочесывали близлежащие деревни, следили за приезжающими и отъезжающими и докладывали обо всем увиденном и услышанном королеве. На самом деле волю Елизавета так и не обрела, ее просто перевели в более комфортабельную тюрьму, а тюремщик — Мария на протяжении всей осени держала ее под контролем.

В начале нового, 1556 года появились первые признаки очередного, на сей раз необыкновенно широкоохватного и грозного заговора, имевшего своей целью силой свергнуть Марию и заменить ее на троне Елизаветой. И вновь, сколь бы ни были подозрительны косвенные свидетельства, принцесса как бы оставалась в стороне от событий. Ее воинственные приверженцы могли на всех углах повторять с жаром, что Елизавета «добросердечная госпожа, не то что ее неблагодарная сестра», они могли поглядывать на «свою соседку в Хэтфилде» в надежде вернуть земли и получить благодарность за свои услуги. Но никто не мог бы похвастаться полученными от нее письмами изменнического содержания, никто не мог бы воспроизвести ее речей, направленных против королевы.