Елизавета I Австрийская

Елизавета в это время обеспокоена судьбой своей сестры Софии Алансон, питающей сердечную слабость к городскому врачу и одержимой мыслями о разводе и будущем браке. Ее страшит возможность признания сестры невменяемой, так как та в Граце консультировалась с невропатологом Крафт-Эбингом, признавшем необходимость ее лечения. Причиной излишней впечатлительности и нервного расстройства сестры, почти исчезнувших в санаторной тиши, послужила перенесенная скарлатина, и теперь Елизавета беспокоится о том, что сестра погубит себя, навсегда оставшись в психиатрической лечебнице. Все это сильно сказывается на императрице, она не выходит из состояния постоянного нервного напряжения. Валерия видит всю нервозность матери, по ее мнению, — всегда преувеличенную, и это беспокоит ее. Но намек, высказанный Валерией в письме к матери, очень задевает Елизавету; она долго не отвечает дочери, чтобы потом наконец сказать: «Любая жизнь — это философия, и человек не может приказывать сердцу. Это большая ошибка».[420] Вспышки раздражения Елизаветы вызывают сущие мелочи. Императрицу буквально бьет нервная дрожь при мысли, что каждый сорванный Валерией цветок завянет, и такие случаи не единичны. Дочь замыкается, становится нетерпимой. К этому добавляется противоположность взглядов на политику. Валерия с оптимизмом смотрит на будущее Австро-Венгрии, но Елизавета возражает: «Старое поколение поражено болезнью». Она предугадывает распад империи, погрязшей в роскоши, вкладывая эту мысль в поэзию и прозу. Иногда она думает, что Франц Иосиф будет предпоследним императором династии Габсбургов, и тем исполнится древнее предсказание, гласящее: гордый род начнется Рудольфом и Рудольфом же закончится. Ее мрачные предсказания — полная противоположность мнениям Франца Иосифа. В те моменты, когда ход мыслей Елизаветы не находит понимания у супруга, она думает о трудностях их взаимопонимания. «Я нахожу, — пишет Валерия об отношениях родителей, — да простит меня Бог, что тут ей много легче, чем со мной».

При всей любви к Валерии Елизавета противится стремлению дочери обрести свободу, хотя и не высказывает своего недовольства. Как было замечено Кармен Сильвой, императрица имеет стремление путешествовать, путешествовать и путешествовать, но мир слишком узок и мал для того, чтобы утолить ее жажду. Едва вернувшись из Геркулесбада, где ей было так хорошо, в июле она предпринимает путешествие в Англию через Гамбург.

В это время[421] господин Фритц Пахер получает нежданное письмо со странными бразильскими марками. Он открывает конверт, оттуда выпадает печатный лист, и Пахер с удивлением читает:

Песня желтой маски.«Long, long ago[422]

».Вспоминаешь ли ты эту ночь в еще освещенномзале?Давно, давно это было, давно.Где встретились однажды две души,Давно, давно это было, давно.Где началась наша удивительная дружба.

Вспоминаешь ли, мой друг, вновь и вновь обэтом?Думаешь ли о словах, так нежно доверенныхтебе,Которыми мы обменивались, кружась в танце?Ах! Как быстро пролетело время!

Еще одно пожатие руки, и я должна исчезнуть,Ты не можешь увидеть мое лицо,Но вместо этого я дарю тебе свет моей души.Друг, это больше, это больше!Проходящие, летящие мимо годы,Вы никогда не соедините нас двоих.О тебе в ночи мой взгляд спрашивает звезду,

Но нет ответа на вопрос.Или ты находишься уже на другой звезде?Ты жив — подает мне знак день,И я надеюсь, что дождусь тебя.Как это долго, как долго!Позволь мне больше не ждать тебя,Больше не ждать!

Адрес не был указан. И ни одного слова, написанного от руки. И Фритц Пахер решается сорвать маску и сказать, что он знает, кто она. Он, никогда не седлавший Пегаса, решается ответить отправителю.