Ёлка

«В этом они все, – с раздражением резюмировал он. – Гибкость чрезвычайная. Наткнулся на препятствие, не стал упираться. Отошел в сторону – и снова принялся за свое. В чем они и проявляют настойчивость и упорство, так это в поисках развлечений и удовольствий. Накапать кислоты на язык, врубить это дэбильное техно и балдеть… Ни долга, ни чести, ни ответственности… Родина, семья, работа – на все наплевать. И мой – такой же. – Легкая досада на самого себя за то, что не смог воспитать сына иначе, слегка царапнула Игоря Михайловича. Досада была именно легкой, потому что сильных чувств и эмоций он уже давно не испытывал. Даже ненависть, которая иногда все же всплывала наружу из самых темных глубин его собственного «я» была какой-то серой и скучной. Слишком много надежд за последние двадцать лет обернулись разочарованиями, а одержанные им победы в итоге оказались поражениями. – Хотя, что значит «иначе»? Как «иначе»? Чего я еще не сделал? И на рыбалку ездили и на футбол вместе ходили… А вырос… Одно слово – совершенно чужой человек. С мамулей своей еще общается… Когда деньги нужны. – Слово «деньги», как зловредный стрелочник, моментально перевело стрелку в голове, и дребезжащий, подпрыгивающий на стыках поезд его мыслей помчался по совершенно иной колее. – До чего же люди жадны и бестолковы! Суетятся, подличают, рвут друг другу глотки… И все из-за денег. Новый телевизор, новая машина, новый дом, еще один, еще, дворец, самолет, океанская яхта… Зачем? Скучно…» – Потребности и запросы самого Игоря Михайловича были скромны и весьма незатейливы, ограничиваясь пачкой недорогих сигарет в день и небольшим количеством самой немудреной пищи – только чтобы утолить голод. Да и курил-то он скорее по многолетней привычке и, если бы дал себе труд задуматься, а действительно ли ему так уж хочется курить, то, скорее всего, легко и без колебаний отверг бы и сигареты. Вот так же он однажды вдруг понял, что больше уже не испытывает удовольствия ни от выпивки, ни от самых изысканных и вкусных деликатесов. Единственное страстное желание, сохранившееся у Игоря Михайловича к его сорока семи годам – это спокойно дослужить оставшиеся до пенсии три года и уехать, к чертовой матери, из Москвы в самую глухую глушь, чтобы не видеть этих опостылевших рож, чтобы не быть никому ничего должным…

В восемьдесят девятом за сто двадцать тогдашних рублей он по глупости, как ему тогда казалось, приобрел домишко в деревне, верст за четыреста от Москвы. Купил у сослуживца, который только что похоронил мать, жившую в том доме. Тогда как раз входило в моду – иметь дом в деревне. Но жена Игоря Михайловича новоприобретения не оценила, лишний раз назвав его болваном. Он и сам вскоре осознал бессмысленность своей покупки. Все-таки четыреста верст – не наездишься. Да и домишко-то – так себе. Но лет восемь назад, он, приехав туда на пару дней, провел там весь свой отпуск. Крохотная деревенька (чуть более десяти дворов) и в восемьдесят девятом была едва живой, а в девяносто девятом все ее население состояло из трех старух и бывшего зэка Сергуняя, решившего на старости лет осесть на малой родине после пяти ходок на зону. И если старухи еще как-то были социализированы – получали какие-никакие пенсии, поддерживали связь с родственниками, уехавшими на большую землю, то Сергуняй вел совершенно первобытный образ жизни, даже за хлебом не ходил. Рыбачил, собирал грибы и ягоды, выращивал картошку на куцем, кривом огородишке, изредка (патроны экономил) охотился.

И никому до него не было никакого дела. Ни государству, ни людям. А ему до них – и подавно. Эта заброшенная деревенька была, как остров в океане леса, отгораживающем ее от современной цивилизации и ее сомнительных даров. А Сергуняй – Робинзон Крузо с тремя старухами – Пятницами.

Очутившись на этом острове, и наконец-то осознав, что это именно остров, Игорь Михайлович сразу же узнал в этой заброшенной деревеньке свою мечту – сбежать от всего мира, найти свой остров и стать Робинзоном. После этого каждый свой отпуск он проводил в деревне и, скрепя сердце, ждал того дня, когда он сможет переселиться сюда окончательно.

На очередной остановке у Игоря Михайловича сменились соседи. На освободившиеся места плюхнулись две девицы-подружки, видимо, студентки, и принялись перебрасываться репликами через его голову, как мячом через сетку. Но, к счастью, поезд быстро набрал ход, и грохот колес заставил девиц заткнуться.