Елка в подарок

Я подхожу вплотную к его стеклянной будке. Узрев постороннего, дежурный смотрит на меня с тупым презрением, будто я вылез из засорившегося унитаза, и наконец с трудом выдавливает из себя:

— Слушаю?

— Главный редактор здесь?

— Нет.

— Тогда я хотел бы встретиться с одним из секретарей редакции.

— По вопросу?

— А это я объясню ему сам…

— Он занят.

— Он будет еще больше занят после того, как я его увижу!

Поскольку газетный головоногий и не думает выходить из транса, я сую ему под нос свое удостоверение. Дежурный смотрит на него без эмоций.

— Давай, папаша, — кричу я через стекло, — пошевеливайся! Сделай усилие, доложи обо мне! Мое имя Сан-Антонио — произносится, как пишется!

Теперь он надевает на себя маску плаксивого засранца, снимает трубку и спрашивает, почти не двигая губами (согласитесь, для французской артикуляции это нетипично!):

— Господин Кийе здесь?

Лысому, по всей видимости, что-то отвечают, но что именно, по его каменной роже понять невозможно. Он кладет трубку на рычаг, затем, секунду поразмыслив, снимает снова и набирает номер. Чертов истукан! Дохлый череп! Вот это уже ближе к сегодняшней повестке дня — я мысленно переношусь к двум полуразложившимся трупам, лежащим в земле и терпеливо ожидающим своей участи.

— Господин Кийе? Тут некто комиссар Сан-Антонио хочет с вами поболтать!

Аквариумный дежурный слушает, не меняя выражения, затем медленно склоняет голову.

— Вас примут через десять минут…

— Отлично, но я хотел бы попутно уточнить две вещи, мой милый…

Его брови вскидываются домиком, точь-в-точь как на японской гравюре.

— А? Вот как?

— Вот так! Первое, я не «некто комиссар Сан-Антонио», а господин комиссар Сан-Антонио. И второе, я намерен не поболтать, а серьезно поговорить с этим господином…

Он настолько ошарашен моим напором, что один из волосков отклеивается из-за проступившего на лысине пота.

Я подхожу к бородатому старичку, все так же водящему глазами по пришпиленному к стене номеру «Утки». Оказывается, его близорукое внимание приковано к литературному творению под заголовком «Роман неизвестного публициста».

Борода старичка подрагивает от напряжения. Он, видимо, настолько увлечен, что потерял чувство реальности. Наверное, вкушает нечто суперострое, как соус из красного перца в пирожном. Это тот литературный жанр, который призван охмурить маленьких людей незатейливой мыслишкой, что любой может сколотить себе состояние на писанине, если у него есть телефон, блокнот и абонентский ящик на Елисейских полях.

Тяжелая рука с силой опускается мне на плечо.

— Что ты тут вынюхиваешь?

Я делаю резкий разворот и узнаю малышку Неф Тустеп, занимающуюся в «Утке» разделом (и развесом) «Сплетни из народных глубин» под высоким патронажем Стеллы Арьер-гардини. Занятное создание эта мадемуазель Тустеп. Мужские брюки, кожаная куртка, прическа под Брандо, грима нет, всегда чисто, до синевы, выбрита, монокль в глазу — словом, завидев ее, так и хочется встать и с надеждой на спасение запеть в полный голос «Боже правый, помилуй мя!»

Делаю движение обеими лопатками, то есть приподнимаю плечи на достаточный уровень, одновременно втягивая шею, и одариваю ее своей наилучшей улыбкой, у которой столько же шансов достичь ее сердца, сколько у ракеты «Атлас» — поверхности Луны.

— Я жду, когда меня примет некто Кийе.

— У тебя встреча с Роже?

— Если его зовут Роже, то да!

— И что тебе от него нужно?

— Напряги серое вещество, детка… Что может хотеть легавый от журналиста? Информацию, не правда ли?

— Ты попал в точку, считай, повезло! Кийе — ходячая энциклопедия!

— Смотрю, ты пашешь без передыху, даже в воскресенье! Может, заинтересуешься, есть у меня кое-что. Дыхание сопрет! А у тебя язык подвешен! Ну как, идет?

— Черт, ты вдруг стихами заговорил, Сан-А?

На ней такое пальто, что даже самый последний бездомный под мостом не положил бы его себе под голову.

— Поднимемся ко мне в кабинет, быстро, — говорит изумительная ошибка природы.

Сверхбыстрый лифт увлекает нас в бешеный подъем. Красиво, правда?

Коридоры пусты, как помойка безработного. Неф Тустеп (Айлюли для друзей) открывает дверь.

— Устраивайся!

Я кладу важнейшую часть своего тела в супермодерновое кресло, раздутое, как морда каноника.

— Как на любовном фронте? — осведомляюсь я вежливо.

— Не жалуюсь, — уверенным голосом отвечает Айлюли. — Недавно познакомилась с одной вдовой… Милашка! А вообще, после французского канкана нет ничего лучше темноты, чтобы возбудить воображение.

К счастью, у этой мадемуазели в мужском обличье работа на первом месте, что избавляет меня от подробностей ее сексуальной жизни.

— У тебя нет для нас чего-нибудь остренького или хотя бы скабрезных проповедей в твоем духе, Сан-А?

— Может, и есть, — говорю я загадочно, — но только сомневаюсь, что вашему директору это придется по вкусу.

— Давай, давай, выкладывай!

— Нет, красавица моя. С такими текстами я пойду в «Франс суар» и сделаю себе состояние. Заметь: себе, а не вам!

И вот на моих глазах происходит метаморфоза, как на японской открытке. Девочка-мальчик выпускает когти: