Елка в подарок

Бегемотиха Берю томно закатывает глаза и, сюсюкая, пускается в разглагольствования о том, как ее дружок цирюльник одарил ее целым набором всевозможных пробных духов. (Это те, на которых написано: «Не для продажи». Незаменимая вещь для подарков родственникам и знакомым, поскольку ничего не стоит.) Она слила их все в один большой флакон, и получился, как ей кажется, изысканнейший букет запахов, которому мог бы позавидовать любой парфюмер.

— Прямо целый винегрет запахов! — соглашаюсь я.

Фелиция, чей взгляд я ловлю в зеркальце заднего вида, еле удерживается от смеха. Толстуха тихо колышется, вся во власти волнения, опасаясь, как бы не лопнуло платье. Вообще ее платье — это маленький шедевр. Глубочайшее декольте потрясло бы воображение самого Казановы, а при виде кружевной оборки устыдился бы своей бедности даже Людовик XIV. В том месте, где, по моим представлениям, должна быть талия, мадам перетянута ремнем шириной с пожарный шланг. На вопрос Толстухи, как она выглядит, моя любезная маман вежливо отвечает, что мадам Берюрье сегодня настоящая принцесса. Воодушевленная комплиментом Берта, хлопая ресницами как крыльями, тут же заявляет: «Да, да, у меня отличная портниха… Жена одного угольщика». Видимо, этим и объясняется впечатление, что платье приехало из дома высокой моды под названием «Рур»… Толстуха добавляет, что если у Фелиции появится желание сшить себе что-нибудь эффектное, то она уж замолвит за нее словечко. Но Фелиция с присущим ей тактом отказывается — она, увы, уже не в том возрасте, когда можно позволить себе носить последнюю парижскую моду.

Одним словом, в машине царит полное согласие и взаимопонимание, как на дипломатической тусовке.

Когда мы проезжаем Понтуаз, Толстяк вдруг заявляет о своей жажде. Дамы соглашаются сделать небольшую остановку: настало время всем промочить горло, тем более что за этим занятием можно продолжить трескотню о шмотках.

Через пару километров нашим пересохшим глоткам предлагает свои услуги небольшой придорожный трактир. Берю болидом устремляется в дверь. Симпатичное заведение с обычными клетчатыми скатертями, медными украшениями, посудой по стенам и настоящей стойкой из фальшивого красного дерева.

Не теряя темпа, Берю подлетает к стойке и заказывает себе огромный бутерброд с сыром.

— Ты что, спятил! Мы же через четверть часа сядем за стол!

Толстяк пожимает плечами.

— Ну, когда еще сядем… — замечает он, заглатывая хлеб с сыром одним махом. — Да и неизвестно, чем нас сегодня будут кормить. Если судить по комплекции Пинюша, особых разносолов не жди, видно, его жена не очень-то сильна в кулинарии.

С некоторым замешательством я наблюдаю, как бутерброд длиной в полбатона бесследно исчезает в его широкой пасти.

— Тем, что ты сожрал за свою бренную жизнь, можно было бы прокормить с сотню детей-индусов, — пытаюсь я усовестить обжору.

Однако Толстяк с апломбом и отрыжкой для усиления аргумента утверждает, что ему плевать на маленьких индусов, как на свой первый выпавший молочный зуб.

— А почему ты вдруг вспомнил об индусах? — отдуваясь, выдыхает он и снова косится на стойку.

— Они там, понимаешь, умирают с голоду!

— А какого черта они не сопротивляются? — рубит сплеча Толстяк, у которого свои взгляды на проведение социальных реформ.

— Не получается.

— Почему это? У других получается, а у них нет?

— Потому что очень голодны, Берю. Требуется по меньшей мере по тысяче двести калорий на брата в день, чтобы устроить революцию.

Устыдившись и признав наконец обоснованность моего горького упрека, он тихо замечает, что мы, мол, не в Ma-Трасе каком-нибудь живем, и вообще он сожалеет из-за невозможности предложить матрасцам тарелку с бутербродами, чтобы те не передохли с голода, и… быстро заказывает себе второй.

Отхватив немалый кусок, Толстяк вдруг застывает с набитым ртом и поправляет галстук, поскольку мимо нас проплывает официантка кафе. Девица одаривает меня горячим взором, но так как она косит на один глаз, Толстяку кажется, что взгляд адресован ему.

— Шик птичка, а?

— Ничего, слегка похожа на сову.

— Может быть, зато какая гузка! — причмокивает Берю.

Мне наконец удается направить его к машине. Губы Толстяка лоснятся от масла, а глаза — от прилива чувств.

— Повезло же этому старому хмырю Пино! — восклицает он. — Сорвать такой куш! Главный приз! Раз-два — и целый дом! Такое счастье, говорят, приваливает только рогоносцам! А он вроде бы нет…

Мадам Берюрье, поперхнувшись, закашливается.

* * *

Как бы то ни было, но в конце концов мы достигаем цели нашего путешествия. Оказывается, новые владения четы Пино находятся на отшибе, вдалеке от поселка, по дороге на Руан. Маленький мальчик — пастух, судя по длинной хворостине, и чертенок по обличью (плутовские глаза, всклокоченные волосы и чумазая физиономия) — показывает нам дорогу и полнейшее понимание ситуации.

— А-а, тот господин, который выиграл конкурс в газете? Это там, на холме, рядом с хутором, сразу за фермой, где искусственное осеменение.

Я благодарю юнца и жму на газ.