Ельцин

24 апреля 2007 года, вечером, часов в пять, я вышел из вестибюля станции метро «Кропоткинская» и посмотрел на очередь, тянувшуюся в сторону набережной.

Это была очередь к Ельцину. Очередь людей, которые пришли проститься с ним в храме Христа Спасителя.

Что я ожидал увидеть в этой очереди?

Ну, прежде всего, людей, так сказать, старой демократической закалки. Бедно одетых интеллигентов, которые будут спорить, вспоминать дни былых побед и поражений.

Но, уже подходя к концу очереди, я вдруг понял, что всё не так. Во-первых, людей было очень много. Они, как потом я узнал, приезжали и в три ночи, и под самое утро. Приезжали целыми семьями.

Здесь были и совсем молодые, и люди моих лет, среднего, условно говоря, возраста. И старики, конечно, тоже.

Вместо ожидаемого мной траурного Гайд-парка было совсем другое — люди внимательно, с некоторым удивлением приглядывались друг к другу.

Всем как будто было важно — кто пришел и почему. И третье — лица неуловимо знакомы. Они словно выплыли как из старых фотографий, из хроники начала конца 80-х и начала 90-х — демократические митинги, Васильевский спуск, Белый дом.

Лица хороших людей. Спокойные, умные, печальные лица.

Ни мрачной скорби, ни ажиотажа, ни возбуждения, ни истерики.

Я всё пытался найти для себя хоть какую-то формулу. Как-то объяснить это ощущение.

…Вместе со всеми я дошел до ворот храма, прошел через милицейскую рамку металлоискателя, увидел высокие своды, росписи, услышал слова молитвы, которые произносили священники.

Увидел семью президента. Близкие сидели на стульях возле гроба. Иногда охрана пропускала к ним кого-то. Подходили многие — президенты, бывшие и нынешние, артисты, писатели, просто друзья.

Это были семейные похороны. Больше всего не хотелось видеть здесь почетный караул — старую советскую традицию, когда большие начальники, сменяясь по ранжиру, стоят с траурными повязками, изображая на лицах скорбь. Не хотелось видеть даже намека на официоз.

С первым президентом прощались в церкви. Это было впервые за весь наш глубоко атеистический и глубоко советский XX век. В последний раз русского царя отпевали в церкви в 1883 году, это был Александр III.

Ельцин лежал в отдалении, кругом цветы, тела почти не видно. Золоченый барьер преграждал путь к гробу. Я посмотрел на его бледное, застывшее лицо.

— Пожалуйста, не задерживайтесь, — тихо, но твердо сказал мне охранник.

У метро, на обратном пути, услышал, наконец-то, что ожидал услышать. Горячий спор двух пожилых интеллигентов.

— При нем была свобода! — говорил один.

— При нем был голод! — говорил другой.

Первый задумался и твердо ответил:

— Знаешь, голод здесь был всегда. А свободы не было…

Да — это был оживший, только на две роли разыгранный, монолог из «Великого инквизитора» Достоевского.

Я посмотрел на этих двух стариков.

И тогда формула нашлась.

Возможно, кому-то она покажется странной. Но я вдруг понял настроение очереди. Ее молчаливую, сдержанную, спокойную сосредоточенность.

В очереди к нему стояли люди, которые пришли в последний раз проголосовать за него.

Не было тех миллионов, которые толпились в давке и рыдали на похоронах Сталина, когда им, бедным, казалось, что мир рухнул.

Это были десятки тысяч разумных, ясных и сильных людей. Его избиратели. Его друзья.

Возможно, пришло бы больше, если бы церемония не была такой короткой. Но не это важно. Важно понять — за что мы, стоявшие в очереди, ему благодарны?

Стоял прохладный весенний вечер, тихий, светлый. Возле храма я нашел своего старого друга, фотокорреспондента Юрия Феклистова. Мы зашли в какой-то тихий ресторанчик на Остоженке помянуть Бориса Николаевича. Юра улыбался, вспоминал, как фотографировал Ельцина на теннисном корте, возбужденного, разгоряченного игрой. Как снимал ночной Белый дом в августе 91-го, когда там вдруг появился Ростропович. Тогда был сделан этот знаменитый кадр — улыбающийся Ростропович с автоматом, который он держит бережно, как виолончель, и здоровенный парень, заснувший у него на плече.

Выйдя из ресторанчика в темноту, я вдруг понял: кончилась эта эпоха. Эпоха удивительных, ярких, потрясающих душу событий.

«Не дай вам бог жить в эпоху перемен». В общем, верно сказано. Но сказано про времена другие — кровавые, страшные. Время Ельцина было не таким. Оно было жизнеутверждающим, жизнетворческим, несмотря на драмы и катастрофы.

В этой книге я пытался проследить не только его личный путь, но и путь человека, который построил другую страну. Да, хорошо бы он построил ее без войны в Чечне, без разрушенных заводов, безработицы, нищеты депрессивных регионов, без коррупции и преступности. Но страна — не детский конструктор, где из танка запросто можно сделать человечка. Любая страна всегда обновляется болезненно, было бы ради чего.

Когда Ельцин умер, в стране на несколько часов повисла тягостная пауза. Никто не мог толком ничего сказать, сформулировать. У всех как будто наступил шок.