Эмансипированные женщины

Ее дочери, на воспитание которых она израсходовала такую уйму денег, не только перестали огрызаться на прислугу, но и завели дружбу с горничной, кухаркой, даже с семьей лакея. Пани Коркович не раз заставала обеих барышень в гардеробной, а за столом собственными глазами видела, как Ян улыбается не только панне Бжеской, но даже Линке и Стасе.

«Да если бы он попробовал улыбнуться им так при ком-нибудь из общества, я бы умерла со стыда!» — думала пани Коркович.

Но прикрикнуть на Яна за фамильярность у нее не хватало мужества. Не было смысла жаловаться и мужу, который с того памятного дня не только ни разу не ударил Яна, но даже перестал ругать его при Мадзе и дочерях. Однажды пан Коркович так рассердился, что побагровел от гнева и стал размахивать своими кулачищами, но удары падали не на шею Яну, а на стол или на дверь.

— Тебя, Пётрусь, как-нибудь удар хватит, если ты будешь так сдерживаться! — сказала однажды за ужином пани Коркович, когда Ян облил хозяина соусом, а тот, вместо того чтобы заехать лакею в ухо, хлопнул сам себя по ляжке.

— Оставь меня в покое! — взорвался супруг. — С тех пор как ты стала ездить в Карлсбад, ты все называла меня грубияном, а сейчас, когда я пообтесался, хочешь, чтобы я снова перестал сдерживаться. У тебя в голове, как в солодовом чане, все что-то бродит.

— Зато с женой ты не стесняешься, — вздохнула супруга.

Муж поднялся было, но поглядел на Мадзю и, снова плюхнувшись на стул так, что пол заскрипел, оперся головой на руки.

«Что бы это могло значить? — подумала потрясенная дама. — Да ведь эта гувернантка и впрямь завладела моим мужем!»

Пани Коркович стало так нехорошо, что она встала из-за стола и вышла к себе в кабинет. Когда девочки и учительница выбежали вслед за нею, она сказала Мадзе ледяным тоном:

— Вы бы, сударыня, хоть меня не опекали. Ничего со мной не случилось.

Мадзя вышла, а пани Коркович в гневе крикнула на дочерей:

— Пошли прочь, пошли прочь к своей учительнице!

— Что с вами, мама? Мы-то в чем виноваты? — со слезами спрашивали обе девочки, видя, как рассержена мать.

Как все вспыльчивые люди, пани Коркович быстро остыла и, опустившись на свое кресло, сказала уже спокойней:

— Линка, Стася, посмотрите мне прямо в глаза! Вы уже не любите своей мамы, вы хотели бы вогнать свою маму в гроб…

Девочки разревелись.

— Что вы говорите, мама? Кого же мы еще любим?

— Панну Бжескую. Она теперь все в нашем доме, а я ничто.

— Панну Бжескую мы любим как подругу, а вас, мама, как маму, — ответила Линка.

— Вы бы хотели, чтобы я сошла в могилу, а папа женился на гувернантке!

Хотя по щекам девочек катились слезы, обе начали хохотать, как сумасшедшие.

— Вот это была бы пара! Ха-ха-ха! Что бы сказал на это Бронек? — кричала Линка, хватаясь за бока.

— А вы, дурочки, не смейтесь над словами матери, слова матери святы!.. Какой Бронек? Что за Бронек?

— Да ведь Бронек влюблен в панну Магдалену и так пристает к ней, что она, бедненькая, вчера даже плакала! Ха-ха-ха! Папа и панна Магдалена! — хохотала Линка.

Известие о том, что Бронек ухаживает за панной Магдаленой, совершенно успокоило пани Коркович. Она привлекла к себе обеих дочек и сказала:

— Что это вы болтаете о Бронеке? Благовоспитанные барышни о таких делах ничего не должны знать. Стася, Линка, смотрите мне прямо в глаза. Поклянитесь, что любите меня больше, чем панну Бжескую!

— Но, мама, честное слово, в сто раз больше! — вскричала Линка.

— Сама панна Магдалена все время нам твердит, что маму и папу мы должны любить больше всего на свете, — прибавила Стася.

В непостоянном сердце пани Коркович пробудилась искра доброго чувства к Мадзе.

— Ступайте кончать ужин, — отослала она дочерей, прибавив про себя:

«Может, Магдалена и неплохая девушка, но какой у нее деспотический характер! Она бы всех хотела подчинить себе! Но у нее такие связи! Хоть бы уж приехали эти Сольские! Что это девочки болтают о Бронеке? Он ухаживает за Бжеской? Первый раз слышу!»

Однако через минуту пани Коркович вспомнила, что слышит это, быть может, и не в первый раз. То, что пан Бронислав сидел дома, было, конечно, следствием ее материнских нравоучений, но присутствие красавицы гувернантки тоже могло оказать на него влияние.

— Молод, нет ничего удивительного! — вздохнула пани Коркович, и тут ей вспомнилось, как однажды вечером, притаившись в нише коридора, она услышала следующий разговор между сыном и гувернанткой:

— Пан Бронислав, пропустите меня, пожалуйста, — сердито говорила Мадзя.

— Мне хочется убедить вас в том, что я искренне к вам расположен, — умоляющим голосом произнес пан Бронислав.

— Вы дадите лучшее доказательство вашего расположения ко мне, если перестанете разговаривать со мной, когда я одна!

— Сударыня, но при людях… — начал было пан Бронислав, но так и не кончил: Мадзи и след простыл…

— Она играет им! — прошептала пани Коркович, а затем прибавила про себя: «Парень молод, богат, ну и… хорош собою. Для мужчины Бронек очень недурен, и барышне должно быть лестно, что он за нею ухаживает. Ясное дело, она скажет о Бронеке Сольской.