Эмоциональность. Как чувства формируют мышление

Я спросил у врача, можно ли мне обдумать этот вопрос и перезвонить ей. Она помялась, но согласилась, предупредив, что, если она уйдет на обход, поймать ее будет трудно и поэтому, если я не звоню до шести вечера, это значит, что я оставляю маму умирать в интернате.

Мой сын Николай однажды сказал мне, что среди всех его знакомых я самый уравновешенный и невозмутимый человек. Я гордился тем, что давным-давно освоил навыки эмоциональной саморегуляции, и они помогали мне, когда возникали конфликты с детьми или на работе – или если случались неудачи с инвестициями. Но на сей раз я не мог взять себя в руки. От мысли о больнице я содрогнулся. А затем расплакался, подумав о том, чтобы не отправлять маму туда.

Я чувствовал, что не справляюсь. Пишу я, значит, главу о том, как управлять сильными эмоциями, а сам в миг потрясения растекаюсь лужей слез. Время 17:58. Нужно сообщить врачу решение. Его у меня не было, но врача я упустить не хотел.

Вспомнил ту исследовательскую работу, посвященную торговцам ценными бумагами. Вспомнил, как неуспешные или неопытные трейдеры старались не чувствовать ничего, тогда как успешные и опытные принимали свои эмоции и понимали, в чем от них прок. Мне недоставало именно принятия. Необходимо было позволить себе почувствовать. Перестать сопротивляться эмоциям и позволить им направлять, вести меня. Слишком уж сложное и быстрое предстояло решение, такое холодной логикой не осилить. То решение принимал не разум – его могло принять только мое сердце.

И вот я уже звонил врачу, чтобы дать ответ, хотя сам понятия не имел, каков он, этот ответ, будет. Телефон звонил, а тем временем кристаллизовалось решение: я оставлю маму в интернате и дам ей умереть с миром. Лечащая наконец сняла трубку. Спросила, каковы будут мои распоряжения. Я велел ей отправить маму в больницу.

Так же как мой отец когда-то наблюдал за отъездом того грузовика с его товарищами, я решил одно, а сделал в итоге другое. Этот переворот поразил меня, однако я не стал ему противиться. Врач сказала мне, что, по ее мнению, я принял верное решение, и велела сотрудникам дома престарелых вызывать скорую.

В больнице дела у мамы складывались хорошо. Я мог говорить с ней через Фейстайм. Ради этого по уши занятой помощнице медсестры приходилось раздобывать единственный на всю палату айфон и облачаться в специальный защитный костюм, но раз в несколько дней мы с мамой общались. Медсестры сообщали, что мама не страдала так, как в прошлые разы, и ее организм отзывался на лечение. Я был благодарен за то, что не лишил ее возможности выжить. Через полторы недели они были готовы отправить ее домой. Ее врач восхищалась маминой силой. Мы все звали ее Кроликом-Энерджайзером.

Однако мамин интернат принять ее готов не был. У них завал с зараженными коронавирусом, сказали они, и есть квота по количеству людей, скольких они могут принять ежедневно. Был даже список ожидающих. И потому мама осталась в больнице еще на день, затем еще на один и еще. Во всяком случае все шло хорошо: нам сообщали, что она не страдает.

И вот, когда мамин интернат наконец объявил, что готов ее принять, маме вдруг стало хуже. Врачи передумали выпускать ее из больницы. Встревожились. Перевели на кислород, разговаривать со мной по телефону она больше не могла. Так обстояли дела, когда я дописывал эту книгу. Пятничная ночь, сразу после полуночи. Я отправил рукопись редактору, выпил и отправился спать.

В начале четвертого меня разбудил телефон. Звонили из больницы. Мама умерла.

Прошли несколько месяцев, я наконец переосмысляю на этих страницах мамину историю. Думать о маме по-прежнему больно. Представлять себе, как она умирает, и рядом с ней нет тех, кого она любила. Но о решении отправить ее в больницу я не жалею. Я рад, что услышал свое сердце. Понимаю, что во всяком случае дал маме возможность побороться, и никогда бы не простил себя, если бы счел, что лишил ее этого.