Эмпайр Фоллз

В Св. Кэт Майлз понял, что ответственность может радовать. Он не был уверен, что чувство, овладевавшее им в теплой церкви, когда новый день только зарождался, было религиозным переживанием, но ему нравилась ритмичность службы на латыни, и часто, погруженный в собственные грезы, он едва успевал вовремя позвонить в колокольчик перед освящением хлеба и вина. Недавно ему открылось, что на свете существует необыкновенно красивая девушка, работающая официанткой в “Имперском гриле”, и он слишком часто отвлекался мыслью от таинства тела Христова на таинство тела Шарлин Гардинер, хотя старался не предаваться нечистым помыслам во время мессы.

Иногда во время сбора пожертвований, выставив чаши с водой и вином – всегда ручками к священнику, как неукоснительно требовал отец Том, – Майлз натыкался взглядом на свою мать, обычно приходившую вместе с его маленьким братом, который либо крепко спал, либо копошился на скамье рядом с Грейс, и спрашивал себя, о чем она молится. Его отец был из тех, за кого молиться следовало более-менее постоянно, разве что прерываясь на пинок под зад, и Грейс, возможно, молилась за Макса, хотя Майлз с трудом мог вообразить содержание подобной молитвы. Если отец находился в отъезде, мать, предположительно, молилась о том, чтобы он поскорее вернулся домой и взял на себя часть семейных забот. В конце концов, когда Макс был дома, Грейс, уходя к мессе, хотя бы могла оставить на него маленького Дэвида. Но как только в ответ на ее молитву Макс возвращался в лоно семьи, мать наверняка начинала молиться о том, чтобы он опять уехал, – хлопот Макс доставлял больше, чем оказывал помощи. Когда Майзл с матерью приходили домой после утренней мессы, Дэвид нередко стоял в кроватке, вцепившись в загородку пухлыми пальчиками, свекольно-красный от ярости и горя из-за переполненного подгузника, а Макс в это время отсыпался в соседней комнате после бурной ночи.

Впрочем, Майлз подозревал, что молитвы его матери почти не имели отношения к отцу. Если она сколько-нибудь походила на Майлза, ее молитвы выбирали себе объекты произвольно, совсем как малышня, что гоняется за разноцветными мыльными пузырями, и если его мысли тянутся к Шарлин Гардинер, то не вспоминает ли мать давно сгинувшего Чарли Мэйна. Но это были лишь догадки. Грейс ни разу не произнесла имени этого человека с тех пор, как они вернулись с Мартас-Винъярда. А Майлз столь хорошо хранил материнский секрет, что порою забывал о доверенной ему тайне, и ему уже казалось, что он все это просто выдумал, и однажды по дороге домой с мессы – примерно два или три года спустя – Майлз спросил:

– Мама, а ты помнишь того человека, с которым мы познакомились на Мартас-Винъярде? Чарли Мэйна?

Он ждал, что мать удивится или притворится удивленной, как сам бы поступил, если бы его застали врасплох подобным вопросом. Но Грейс либо сама размышляла о том же, либо была готова к тому, что когда-нибудь он спросит.

– Нет, Майлз, не помню, – спокойно ответила она. – И ты тоже.

* * *

К своим обязанностям в доме миссис Уайтинг Грейс приступила поздней весной, через месяц после того, как ее работодательницу выписали из больницы, – к великому облегчению всего персонала, изрядно от нее уставшего. Немногим ранее миссис Уайтинг сделала пожертвование на закладку нового крыла, и все понимали, сколь важна для них эта пациентка, но существуй в стране подлинная демократия, персонал проголосовал бы единогласно за то, чтобы отвезти ее к реке, к вершине водопада, и снять с тормоза ее кресло-каталку.

Вместо того чтобы низвергнуть ее в пучину вод, они сбагрили миссис Уайтинг на руки Грейс Роби, и та каждое утро в начале седьмого, в дождь и солнце, пересекала Железный мост над шумной весенней рекой, направляясь на работу к двум калекам – пожизненной и временной. Между прочим, миссис Уайтинг была обязана сломанным бедром своей дочери, которая, пошатнувшись, испугалась и ухватилась за мать, случившуюся поблизости, и обе рухнули на пол. Синди, спасибо многолетним тренировкам, знала, как нужно падать, тогда как миссис Уайтинг, чье равновесие, физическое и эмоциональное, трудно было поколебать, – если она и падала, то только в детстве – раздробила себе бедро, по каковой причине пришлось отменить в последний момент поездку в Испанию, где она сняла виллу на месяц.

Что касается Синди Уайтинг, в ту пору пятнадцатилетней девочки, качнуло ее в тот раз, потому что операция по выправлению ее поврежденного таза, четвертая по счету, не привела к желаемому результату. Врачи обещали, что если она согласится на операцию, а затем пройдет интенсивный курс физиотерапии, ее способность удерживать равновесие улучшится и она будет меньше зависеть от ходунков. И хотя гарантий в данном случае быть не может, но, возможно, на весеннем балу в ознаменование окончания учебного года она сумеет выйти без посторонней помощи на танцпол, где ей не потребуется иной поддержки, кроме крепкой руки симпатичного парня. За этой морковкой, которой размахивали перед ее носом врачи, Синди Уайтинг последовала храбро, пусть пока всего лишь в операционную.