Эндер в изгнании

Так она говорила колонистам из Индии. Но были и другие колонисты, примерно пятая часть общего их числа, родом из других мест. Кто-то из них выбрал ее за известность, потому что ее борьба за свободу захватила их воображение. В конце концов, она являлась создателем Великой Индийской стены, а потому считалась знаменитостью, и многие лишь по этой причине последовали за ней.

Но были и те, кто оказался приписан к колонии Ганг простым жребием. Решение о том, что более четырех пятых колонистов могут иметь индийское происхождение, принял лично Графф. Его директива была краткой: «Может настать день, когда колонии будут организованы отдельной группой людей. Но общий закон для первых колоний: все люди являются равноправными гражданами. Позволяя вам организовать общество, почти целиком состоящее из индийцев, мы идем на риск. Лишь политические реалии Индии позволяют мне отойти от обычной политики: доля людей одной национальности в колонии превышать одну пятую

. Мы получили требования от кенийцев, жителей Дарфура, курдов, кечуа, майя и других групп, которые чувствуют необходимость обзавестись родиной, которая станет исключительно их, и ничьей больше. А раз мы даем такую возможность индийцам Вирломи, почему же тогда не им? Неужели им понадобится вести кровопролитную войну, для того чтобы… и так далее и так далее. Потому я считаю необходимым ввести двадцатипроцентную квоту для неиндийцев, и мне нужно знать, что они действительно будут равноправными гражданами».

«Да-да, полковник Графф, я сделаю все, как вы говорите. Даже после того, как мы доберемся до Ганга и мы окажемся на расстоянии световых лет друг от друга, я сдержу данное вам слово. Я буду поощрять межнациональные браки, равное обращение со всеми и настою на том, чтобы английский – прошу прощения, общий – стал языком для всех.

Но, несмотря на все мои усилия, эти двадцать процентов будут поглощены. Через шесть поколений, пять, а может, и три прилетевшие на Ганг гости найдут индийцев со светлыми волосами, рыжих индийцев, индийцев с усыпанной веснушками белой кожей и кожей эбонитово-черной, увидят африканские и китайские лица, и все равно каждый из колонистов скажет: „Я индиец“ – и с удивлением воззрится на любого, кто станет возражать.

Индийская культура слишком сильна, чтобы ее можно было подчинить. Я правила Индией, действуя как индийцы, воплощая мечты жителей страны. Теперь я стану управлять колонией Ганг – городом Андхра, – заставляя индийцев соблюдать толерантность к другим. Но они сделают этих других друзьями и заставят думать по-нашему. Скоро эти другие поймут, что в странном новом мире мы, индийцы, будем местными жителями, а они окажутся в чужом монастыре со своим уставом и им придется „натурализоваться“ и стать частью нас. Это неизбежно. Таково веление человеческой природы, усиленное упрямством и терпением индийцев».

Тем не менее Вирломи постаралась достучаться до неиндийцев на базе бывшей Боевой школы.

Они достаточно хорошо ее восприняли. Сейчас ее свободное владение общим и ее сленгом Боевой школы сослужило ей неплохую службу. После войны сленг Боевой школы был подхвачен детьми всего мира, а Вирломи владела им свободно. Этот сленг интриговал детей и молодежь, а взрослых веселил. И не столько ее известность сделала ее «своей», сколько этот язык.

В казармах – нет, в общежитиях, которые раньше предназначались для новоприбывших учеников – «салаг», как их называли, – обнаружилась женщина с ребенком на руках, державшаяся отчужденно. Вирломи это не слишком расстроило – она не обязана быть всеобщей любимицей, – но вскоре, по мере того как вновь и вновь посещала эти общежития, ей стало ясно: Нишель Фирс не просто застенчива или нелюдима, она откровенно враждебна.

Заинтересовавшись ею, Вирломи попыталась разузнать о ней больше. Но биография женщины в ее деле была настолько обрывочной, что Вирломи сочла ее ложной; такое бывало, когда люди специально присоединялись к колонистам, чтобы оставить позади не только все свое прошлое, но и свою личность.

Однако прямо поговорить с Нишель не представлялось возможным. Ее лицо немедленно застывало в дежурной улыбке, а на вопросы она отвечала лаконично или вообще не отвечала; когда ответов не было, она улыбалась, стиснув зубы, и за ее оскалом чувствовалась ярость, так что Вирломи не стала нажимать.

Но она наблюдала за тем, как Нишель реагирует на разговоры с остальными. Нишель всегда держалась неподалеку, но не становилась частью группы. Казалось, ее выводят из себя, раздражают (что отчетливо проявлялось в языке тела) любые упоминания о Гегемоне, то есть Питере Виггине, о войнах на Земле, о Свободных людях Земли или о министерстве по делам колоний. А имена Эндера Виггина, Граффа, Суриявонга и, что было особенно заметно, Джулиана Дельфики – Боба, – казалось, заставляют ее плотнее прижимать к себе ребенка и нашептывать ему на ухо какие-то заклинания.