Энергия и цивилизация

Вне зависимости от исторического периода, условий окружающей среды или превалирующего способа земледелия никакое традиционное сельское хозяйство не могло постоянно производить достаточно пищи, чтобы устранить недоедание. Все варианты оказались уязвимы перед лицом голода, и даже общества, практикующие самое интенсивное сельское хозяйство, не были застрахованы от повторяющихся катастроф, естественными причинами которых чаще всего являлись засухи или потопы. Крестьяне 20-х годов в Китае вспоминали три неурожая, пришедшихся на их жизнь, которые оказались достаточно серьезными, чтобы вызвать голод (Buck 1937).

Подобный голод длился в среднем десять месяцев, и до четверти пострадавшего населения приходилось есть траву и кору. Почти одна седьмая населения покидала деревни в поисках пропитания. Схожий паттерн можно было найти в большинстве обществ Азии и Африки. Некоторые случаи голода оказывались настолько опустошительными, что оставались в коллективной памяти на поколения и приводили к значимым социальным, экономическим и агрономическим изменениям. Примеры таких событий – вызванные морозом и засухой неурожаи кукурузы в Мексиканской котловине между 1450 и 1454 годами (Davies 1987), гибель зараженного фитофторой картофеля в Ирландии между 1845 и 1852 годами (Donnelly 2005), и великий голод в Индии, вызванной засухой в 1876–1879 годах (Seavoy 1986; Davis 2001).

Почему доиндустриальные общества не могли защитить себя от повторяющейся нехватки пищи, имевшей столь драматические последствия? Либо увеличивая площадь обрабатываемых земель, либо интенсифицируя растениеводство, либо совмещая то и другое, они постоянно пытались это сделать. Но в подавляющем большинстве случаев такие шаги предпринимались неохотно и обычно откладывались так надолго, что природные катастрофы предсказуемым образом вызывали массовый голод. Существует очевидная энергетическая причина для подобной медлительности: и освоение новых земель, и интенсификация требуют более высокого вложения энергии. Даже в обществах, которые могли себе позволить много тягловых животных, дополнительные энергетические затраты приходилось обеспечивать более долгими часами работы и большим напряжением человеческих сил.

Более того, интенсифицированное производство еды часто имело худшее соотношение выгода/затраты, чем его менее интенсивный вариант, который использовался ранее. Ничего удивительного, что традиционные земледельцы старались отложить это грандиозное вложение труда, сопровождающееся снижением энергоотдачи. Обычно они расширяли свои поля или интенсифицировали их обработку только когда были вынуждены обеспечивать базовые потребности постепенно растущего количества людей. В долгосрочной перспективе неохотное расширение и интенсификация могли поддержать значительно большее население, но потребление пищи на человека и качество среднего рациона почти не менялись в течение столетий и даже тысячелетий.

Это нежелание расширения или интенсификации постоянно проявляло себя во всеобщей приверженности к менее энергозатратным сельскохозяйственным практикам. Обычно требовалось очень много времени, чтобы перейти от кочевого земледелия к оседлому, и крестьяне неохотно осваивали новые земли или начинали обрабатывать поля другим способом. Когда локальное или региональное производство пищи уже не могло поддерживать постепенный рост популяции, люди в первую очередь пытались расширить участки обрабатываемой земли и только потом думали об интенсификации использования уже имеющейся. Таким образом ушли столетия, даже тысячелетия на то, чтобы перейти к севообороту от намного менее эффективного способа оставлять землю под паром.

Можно привести достаточно исторических примеров, которые иллюстрируют такие неохотные шаги. Подсечно-огневое земледелие в лесистых регионах обеспечивало базовое существование и скудную материальную собственность, но во многих обществах оно оставалось предпочитаемым образом жизни даже несколько поколений спустя после контактов с оседлыми земледельцами. Резкий контраст между крестьянами и обитателями гор можно было видеть в XX веке в провинциях Южного Китая, во всей Юго-Восточной Азии и во многих областях Латинской Америки и Африки к югу от Сахары, но практика оказалась на удивление живучей и в Европе.

В Иль-де-Франс, плодородном регионе вокруг Парижа, подсечно-огневое земледелие (поля оставляли после двух урожаев) существовало еще в начале XII века (Duby 1968). И на окраинах континента, в северной России и Финляндии, его практиковали еще в XIX веке, а в некоторых местах и в двадцатом (Darby 1956; Tvensberg