Энгус: первый воин

— Но, сын мой, — обратился ко мне Ненниус, — доброта существует только как истинное намерение человека любить Бога, себя и своих близких. И в ее победе ты исправишь свои ошибки и преумножишь свои добродетели. Сын мой, знай, что доброта и по отношению к тебе была проявлена лишь как намерение любить Бога. И ты, полюбив своих товарищей, тоже обретаешь любовь, справедливость, чистоту и надежду. Справедливость — ибо, когда ты практикуешь доброту, тебе даются товарищи; надежду — ибо, совершая благожелательное, ты вознаграждаешься; чистоту — потому что ты знаешь, что заслужил славу. И ты веришь в надежду — потому что она дана тебе заслуженно.

— Значит, и у грешника есть возможность быть принятым Богом? — спросил я, думая о своем собственном положении.

— Не смущай грешника грехом, — ответил Ненниус. — Люби и помогай грешнику, ненавидь и отрекайся от греха, ибо Господь любит Своих детей отцовской любовью и желает подлинной красоты их душам. Трудности мира смягчаются в милости Божией, так что никто не потеряет себя даже во грехе. Противоположностью же доброте, Энгус, является скаредность — королева бедных и голодающих. В том, чтобы быть богатым, нет радости, ибо богатый будет видеть вокруг лишь нищету, и некуда ему спрятаться от печали, окружающей его, даже если он покроет себя броней роскоши и наслаждений.

Тут мы сели передохнуть. И тогда в первый раз я увидел, как молится старый аббат. И хотя я не знал слов молитв, мне казалось, что я молюсь вместе с ним в своем молчании и уважении. Я вспомнил вдруг старого Браги, который тоже был очень добрым и хорошим человеком, но теперь я потихоньку начал понимать разницу между тем, кого называют язычниками и неязычниками. Все, что я слышал, пока монахи выхаживали меня, научило меня видеть глубину и серьезность тех святых людей, которых мы убивали в таких количествах. Сколько таких Ненниусов мы уничтожили, сколько перестало существовать мыслей и слов, которые могли бы обогатить и улучшить человеческий мир! Из-за презренного серебра и золота мы уничтожали мудрость человеческую, которая теперь уже не сможет действовать во благо жизни и царства Божия. В ярости нашей воли мы погубили целый мир. И вина за это лежит и на мне, который, зная о злой воле таких людей, как Айвар и Хальфдан, не положил конец их злодеяниям. Правда, как бы я мог это сделать?

После молитв я удалился к себе в келью и заснул крепким сном. Мне снилось, что я иду под парусом в далекие страны. Я был ярлом, унаследовавшим после Айвара власть над всей его могучей империей, и продолжал пускаться в опасные предприятия, чтобы еще более увеличить свои территории. И эти желания были готовы поглотить меня. Я пересекал моря, стоя на носу собственного драккара, и это очень радовало мое сердце. Но, когда я проснулся, то обрадовался еще больше, обнаружив себя не среди давно не виденных мною людей-воинов, а среди монахов. Люди, действующие лишь по злой воле, движимые лишь ненавистью и жадностью, бесчестят своих товарищей…

Я потянулся, и мне в ноздри ударил благоухающий на весь монастырь приятный запах пирога со сливами и черникой, который так хорошо готовил брат Эфрон. Этот огромный круглый пирог всем очень нравился. Да и как он мог не нравиться — столь восхитительный и вкусный! Эфрон сказал, что это его подарок нам и что ему очень нравится готовить. И еще он заявил, что сам напишет рецепт, чтобы каждый, при желании, мог испечь такой пирог и снова порадовать всех. И еще он сказал, что испек этот пирог по какому-то вдохновению. В ответ на эти слова Ненниус рассмеялся, словно ребенок.

— Великое вдохновение, Эфрон! Божественное! — смеялся он, поглощая пирог с явным удовольствием.

Соблазнительный запах лакомства произвел маленькое чудо: он заставил подняться с постели брата Грегориуса. Тот со смаком съел свою порцию и обратился к Эфрону со следующими словами:

— Брат Эфрон! Да будет благословен твой пирог!

И все же, несмотря на энтузиазм, было видно, что брат Грегориус очень смущен своей слабостью. Он не мог даже подниматься к заутрене. Однако Ненниус относился к этому весьма мягко, ибо Грегориус умел так писать манускрипты и рисовать книги, как ни один другой монах. И делал он это все ночи напролет. Ненниус говорил: «Я прощаю брату Грегориусу его нарушения строгой монастырской дисциплины, прежде всего потому, что, возможно, Бог создал его ночью, как создает, например, волков. А кто я такой, чтобы вмешиваться в Божественное творение?» — спрашивал себя при этом аббат. Таков был Ненниус, человек необычайной доброты, которая была мудрее формальностей, и необычайного ума, способного брать от каждого самое лучшее из всего, что только тот мог предложить.

Днем он снова позвал меня продолжить учение.