Энгус: первый воин

Я не мог ни тогда, ни сейчас объяснить себе, что же именно произошло, когда датчане вдруг побежали с поля битвы. Мы не остановились, а безжалостно пустились в погоню, уничтожая отступавших, убивая раненых, забирая всех лошадей, скот и провизию, награбленные ими по стране.

Мы гнали их до Чиппенхэма, расположенного в пятнадцати милях от места разгоревшегося сражения. Там и укрылся с остатками войска Гутрум, а мы осадили его в крепости. Скоро подошла вся остальная наша армия, чтобы расположиться под стенами Чиппенхэма широким лагерем.

— Мы можем начать штурм в любой момент, как пожелаете, Ваше Величество! — предложил я.

— Победа и так в наших руках. Зачем торопиться? Лучше спокойно подождать на берегу реки, пока войско Гутрума само не вымрет от голода и усталости, — ответил король.

Находясь внутри крепости, Гутрум мог только гадать по рунам и ждать подкреплений, которые никогда к нему не прибудут. Однако, даже несмотря на это, мы стояли под стенами Чиппенхэма долгие, почти бесконечные недели. Чувствуя свою полную беспомощность перед нами, не отходившими от крепости ни на шаг, Гутрум в конце концов сдался вместе со всем войском, отпустил заложников и попросил сохранить ему жизнь.

Первым и совершенно естественным желанием наших воинов было броситься на этих собак и перерезать их всех до единого, но Альфред жестом мудрости, величия и милости остановил нас. Все мы были поражены.

— Гутрум, готов ли ты отказаться от своих богов, если будешь отпущен вместе с войском?

Никогда не забыть мне того момента, когда великий король предпочел обратить язычников в нашу веру, чем перерезать их всех так, как сделали бы они с нами.

Гутрум немедленно согласился, и Альфред продолжил:

— Клянешься ли ты принять святое крещение и христианскую религию и в дальнейшем творить лишь добрые дела и не сеять смерть и опустошение в этом крае?

Гутрум поклялся.

Я чуть с ума не сошел. Ибо мне страстно хотелось убить этого проклятого пса своим топором.

— Я прошу тебя об этом, Гутрум, не ради себя, но ради Господа нашего и всех сыновей Британии.

— Торжественно клянусь, — ответил Гутрум.

— Выходи! — приказал Альфред.

И когда хитрый норманн вышел из крепости, я невольно шагнул к нему с занесенным над головой топором. Но король остановил мою руку, как отец останавливает расшалившегося ребенка, хотя мы с ним были почти ровесниками. Впрочем, своей мудростью он оказался намного старше меня.

— Обещай и клянись честно соблюдать святость. Клянись, что никогда больше не принесешь страданий этому королевству и всей Британии, — потребовал он от Гутрума.

И то, что я увидел потом, поразило меня еще больше. Альфред вдруг медленно склонился перед норманном на колени, поцеловал ему ногу, а потом встал и обнял Гутрума, назвав его сыном. Сбитый с толку таким поведением великого и могучего врага, всевластный тиран-датчанин задрожал с ног до головы и рухнул на колени:

— Ваше Величество, клянусь всем, всем для меня святым!

Я не верил своим глазам! Король целовал ноги разбитому врагу, тирану, уничтожившему полкоролевства! Мое духовное ничтожество сделало меня еще меньше, ибо я почувствовал, что никогда не буду способен на такое смирение. Или на такое величие… Я был совершенно растерян, я искал одиночества, но не мог найти его, я не был готов увидеть в реальности то, чему Ненниус учил меня в тиши келий.

Тремя днями позже в церкви Ведмора, в Чеддере, Гутрум крестился вместе со многими другими норманнами, и Британия получила тридцать новообращенных христиан.

По приказу Альфреда мы праздновали обращение датского конунга двенадцать дней, Уэссекс утонул в радости, а король, помимо всего прочего, еще преподнес Гутруму много даров, включая и новое имя. Отныне он стал называться Этельстан.

Наступил мир, и пришло мое время отправляться домой.

— Ваше Величество, мое понимание мира слишком ничтожно, чтобы охватить значение того, что произошло здесь за последние несколько дней, — я нервно закашлялся. — Я понимаю, что в вашей власти казнить и миловать, но…

Тогда король величественно пояснил мне:

— Надо развивать в себе терпимость, мой друг. Прежде всего нам должно возлюбить Господа Бога. Но вторая наша заповедь — любить ближнего своего как самого себя.

Человека отличает от ангелов то, что человек мельче. Одного человека отличает от другого то, что они сотворены хотя и по одному образу и подобию, но все же несколько различными путями. Человека отличает от святых то, что святые обладают смирением, благодаря которому способны служить Богу и быть духовно гораздо «меньше», чем остальные… И я понял это, глядя на удивительное благородство короля Альфреда.

Когда душа моя повзрослеет окончательно, возможно, тогда я наконец пойму, что за человек был на самом деле Альфред Великий.

Глава восемнадцатая

Встреча в Стоунхендже