Энигмастер Мария Тимофеева

…Сорок шесть дней. Однообразных, тоскливых, беспросветных. Окажись Маша в историческом прошлом родного мира, из нее получился бы неважный узник. В одиночной камере она скоро бы сломалась и спятила. Или стала бы предательницей и выдала всех своих сообщников. Здесь, по крайней мере, сенсорный голод, равно как и физиологический, ей не грозит. Она в курсе мировых новостей. Может читать, слушать музыку и смотреть самые новомодные театральные постановки. На связи постоянно находится вся группа во главе с верным другом Пармезаном. И еще разнообразные доктора, общение с которыми доставляет мало удовольствия. Хотя бы потому, что они ждут не дождутся, когда Маша начнет умирать, как и положено, и плохо скрывают свое недовольство ее отклонением от сложившихся представлений о патогенезе кванна. И, разумеется, Мистер Паркер, у которого на все случаи жизни заготовлена пространная стихотворная цитата невпопад.

Отчаяние? Было. И даже пара-тройка неслабых истерик.

А уж с каким вкусом Маша жалела себя ненаглядную! Стыдно вспомнить… Но ведь и вправду было жалко!

Детерминантом все же оставалась апатия. Ничего не хотелось. Ни думать, ни сопротивляться, ни даже шевелиться. Потому что глубоко внутри, на самом донышке подсознания, с самого начала квартировала подленькая мыслишка: ВСЕ НАПРАСНО.

6.

Маша сидит под чужим серым небом, посреди чужого унылого мирка, где нет никого, кроме нее.

И еще каких-то мелких тварюшек, так же уныло пытающихся ее убить.

Может быть, они и им подобные существуют повсюду.

Но только в таких вот полумертвых, никому не нужных мирах они становятся злобными убийцами.

Все необитаемые миры мертвы одинаково. Пыль или голый камень могут быть разного цвета. Однажды Маша побывала на планете, где из оранжевой пыли торчали темно-синие с прозеленью каменные клыки. Хорош также был осколок древней кометы, густо инкрустированный громадными алмазами чистой воды. Красиво, но ничего не меняет. Смерть способна принимать разные оттенки. Привлекательнее от этого она не становится.

Маша так ничего и не придумала посреди каменной мертвечины. Интересно, на что она рассчитывала?.. Пора возвращаться. Быть может, взаперти, под бронированным колпаком модуля, в ее звенящую от пустоты голову случайно забредет какая-нибудь мыслишка.

Она распутывает конечности – в скафандре высшей защиты это так же непросто, как и уложить их в «лотос». Выпрямляется во весь рост и с легкой ненавистью, верится – в последний раз, озирает окрестности. За время ее медитации ничего не переменилось к лучшему. Да и что могло перемениться на этом кладбище?!

Впрочем… Что это блестит позади жилого модуля, со стороны пустой посадочной площадки?

Широкими шагами, переходя на прыжки, Маша спешит прояснить ситуацию. Пониженная сила тяжести всецело облегчает ее задачу.

Кажется, в Пармезане, пусть и запоздало, пробудилась совесть.

«Трурль»! Старый добрый «Трурль» стоит на том самом месте, где совершил свою губительную посадку и откуда его вскорости угнали злокозненные перестраховщики.

«Amicus cognoscitur amore, more, ore, re!»[20] – шепчет Маша на бегу.

Она точно знает, что ни за что, даже в умоисступлении, не воспользуется мини-блимпом для бегства из своего заточения. Но лучше возможности неиспользованные, чем отсутствие возможностей. «Трурль» будет стоять на своем месте до самого последнего мгновения, каким бы оно ни было. Как безгласный символ надежды на избавление.

Отсалютовав славному приятелю, Маша открывает шлюзовую камеру и входит в модуль.

Еще до того, как отработают насосы и вспыхнет свет, она чувствует перемены. Как-то уж чересчур тесновато…

При свете она понимает, в чем причина.

В шлюзовой камере находится еще один «галахад». Чужой.

А это значит, что внутри модуля кто-то посторонний.

Маша торопливо избавляется от доспехов и пулей вылетает в тамбур.

– Что происходит? – вопит она во все горло. – Зачем вы сю-у-у!..

Конец фразы застревает у нее в горле.

В кают-компании за столом сидит Он.

Эварист Гарин.

Сидит как ни в чем не бывало, по-детски подобрав под себя ноги. Оказывается, он, как и она, любит сидеть в кресле с ногами.

Копается в ее записях.

Мурлычет страшным голосом какой-то опереточный мотивчик, в том смысле, что «Do you think it’s alright to leave the boy with Uncle Ernie? Yes, I think it’s alright, yes, I think it’s alri-i-ight…»[21] Оказывается, он, как и она, петь не умеет, но любит.

Темный от загара, с чем особенно контрастирует аккуратный серебряный ежик.

В ослепительно-белом свитере с парусом на груди и тропических белых брюках со складкой. И в белых же туфлях на шнурках.

То есть без скафандра. В самом очаге смертельной заразы, совершенно беззащитный.

Мистер Паркер стоит у него за плечом и монотонно гундит:

– Вы должны покинуть карантинную зону либо надеть скафандр высшей защиты, сэр. Вы должны…

Поздно.

Маша сползает по стеночке и беспомощно погружает скрюченные пальцы в черные космы. Внутри нее фонтанирует невыносимо горячий источник, выжигая все своими губительными струями.

Что угодно, только не это.

Не размыкая губ, она шлет чудовищные проклятия небесам.