Енисейские очерки

Вечером перед отъездом на Молчановский все началась с начала и с новой силой, снова ходила ходуном грудь, мутило и раскалывалась голова, отзываясь на каждое движение. Утром Алексей уже не обращая ни на что внимания выбрал сеть и уехал на Молчановский, где долго вытаскивал на обледенелый берег лодку, у которой соскальзывала то корма, то нос, закатывал привезенные сверху пустые бочки и прочее. Вечером он включил рацию. В эфире стоял гвалт. "Чепракон, ответь Дальнему!.. Полста-пятый, прие-е-ем! Как погода? У меня пять градусов, снежок пробрасывает… Мужики, кто прогноз слыхал? Глухар жарим, глухар парим… Топкий, а где там Ручейник потерялся? Ручьи-и! Отвечай-ка Топкому быс-трень-ка!"…

— На связи. Здорово, мужики, — отозвался Алексей. Степан обрадованно закричал:

— Здорово! Прорезался наконец! Как делишки?

— Неважнецкие, — сказал Алексей.

— Че такое? — насторожился Степан.

— Бензонасос.

— У двигуна или у тебя?

— У меня.

Поговорили, сошлись на том, что надо отдохнуть, и что утро вечера мудренее. Живые голоса улучшили настроение, но было неловко за то, что своей болезнью он добавил забот мужикам, особенно Степану, который уже перерыл все аптечки, собирая Алексею лекарства. Прошедший день был солнечный, теплый, без единой льдинки на воде, а к ночи вызвездило, с утра шла всей рекой шуга, и все решилось само собой: Алексей оставался, потому что заторосило в Воротах и выше Большого порога — у Степана Бахта была чистой. Весной в Воротах, очень узком месте, сжатая скалами вода валит так, что на лодке не проехать и приходится ждать, пока она упадет. И когда едешь, огибая длинный серый утес и тяжело зарываясь в мощной отбойной волне, все кажется будто обгоняешь огромный корабль. Узнав, что у Степана не идет шуга, Алексей успокоился — уже не надо было ничего решать, и никуда ехать.

Все никак не укладывалось в голове произошедшее, и было до слез обидно за гибнущий сезон, за свой труд и свои надежды, за сорок пять булок белого хлеба, который специально для него пекли на пекарне, за "буран", который он волок сюда по порогам за столько верст, за новую нарточку, которую он с такой заботой делал, сушил все лето березовые доски на полозья, распаривал и гнул их в станке.

Близилось начало охоты. Отлежавшись три дня, и почувствовав себя сносно, он успокоил Степана и ушел к себе в избушку. По дороге собаки нашли соболя. На другой день прошелся недалеко от избушки, убил глухаря. Назавтра пошел настораживать капканы и добыл соболя, большого выходного кота, но радость испортила нарастающая в груди тяжесть. Он снова слег, но если раньше считал случившееся случайностью, помехой, надеялся, что в конце концов все пройдет, то теперь было ясно, что прижало серьезно. Выбраться он уже не мог — Бахта стояла в Воротах. Поговорили с мужиками, решили завтра выйти на связь с деревней и посоветоваться с фельдшером. И хотя больше всего Алексею не хотелось поднимать панику, другого выбора уже не было. Извелся он к этому времени до крайности, надоело передавать в эфир сводки о своем здоровье, надоела неизвестность, гадание, когда не знаешь ни размеров опасности, ни как дальше жить. Как рассчитываться за взятый под будущую пушнину бензин и пульки, доски и шифер? Он ободрал добытого кота — мездра блестела от жира: сытый, значит много корма, значит соболь будет.

К вечеру стало прижимать. Захватывало дух, темнело в глазах, стреляло в шею слева, казалось, будто он чем-то подавился, и было отвратительное ощущение полной беспомощности. Он положил в рот таблетку, их оставалось еще пять.

Наутро связались с деревней, он хорошо слышал высокий тревожный голос фельдшера Тани: "Ребята! Что у вас там?!" Разговаривал Степан, который был ближе к деревне. У Алексея как назло сели за лето бакенские батареи и рация хорошо работала только на прием, поэтому он вступал лишь изредка, то и дело выключаясь, чтоб дать батареям отдохнуть. Таня побежала советоваться к начальнику участка, тот не стал долго думать и вызвал санзаданье.

Нужно было еще найти Алексея в тайге, и решили что вертолет из Туруханска прилетит в деревню, возьмет сопровождающего, они полетят к Степану, и с ним найдут Алексея. Площадку Алексей присмотрел еще накануне, этот был тот самый мысок метрах в пятистах от избушки, где он таскал рыбу на спиннинг.

Пока все это решалось, ему полегчало, и снова закрутились в голове мысли, что надо было отлежаться и никого не будоражить.

Вертолет обещали вечером. Его ждали в деревне, все сидели на связи и ждали известий. Алексей утащил понягу, лыжи, беря все это в надежде вернуться и доохотиться, увел собак, за которых было обидно больше всего: он-то понятно, а они за что страдают? Собак он привязал к поняге и побежал в избушку за оружием по натоптанной в снегу тропинке, а когда возвращался, недалеко от площадки встретил собак — они, высунув языки и виляя хвостами, тащили понягу обратно. Потом он прибрал в избушке, поднял на лабаз какие мог продукты. Оставалась много рыбы и хлеб в прибитом к елке ящике — о хлебе он переживал особо: — может вернусь еще, или Степка, будет время, приедет.