Енох

 С тех пор мы перестали смеяться за трапезой. А ведь удержаться от смеха было невозможно. Смех появлялся неизвестно откуда. Из ничего, потому что ничего смешного не происходило. Но стоило нам с Енохом посмотреть друг на друга, все вдруг становилось смешным. Наливали сок из кувшина в тростниковый стакан, - что здесь смешного? Но стоило посмотреть на Еноха (или ему на меня), и мы уже понимали, что сок переливается смешно, будто сама струйка подхихикивала. Нас ругали, когда мы смеялись за трапезой. Чтобы не сердить родителей, мы сдерживались из последних сил. О, как трудно было сдержать рвущуюся наружу смешинку! Она щекотала нутро, ноздри, она раздувала щеки (я сама видела их наливающуюся красноту уголком глаза). Может, одна я как-нибудь справилась бы с приступом, но стоило посмотреть на брата!.. От сдерживаемого смеха он становился серьезнее и серьезнее, и его серьезность становилась уморительной. Но и эту зыбкую серьезность Еноха я бы тоже выдержала, но надо было еще и дышать! Губы предательски начинали выпускать воздух с уморительным хлопающим звуком. Смех выходил из нас лавиной. Нас ругали. Мы делали вид, что успокаиваемся. Главное, не смотреть друг на друга. Но тут снова наливали сок!!!

 После того как отец наш Иаред взял нас с собой на охоту, мы с Енохом как бы сразу повзрослели. Мы уже не смеялись за столом. Енох не вкушал мяса, а мне хотелось подражать ему. Но я оставалась одинока в своем желании. Домашние (даже младшие браться и сестры) подтрунивали над Енохом. Когда Енох (уже женатый) отделялся от отца, тот сказал:

 - Если задумаешь сварить куриный бульон, принеси ко мне птицу, я отрублю ей голову. (Они посмеялись.) - И отец уже серьезно пообещал Еноху научить его первенца владеть луком. - Он будет сыном стрелы, - сказал Иаред. Потом, когда... Перед рождением Еноха один и тот же ангел... "Радуйся, мать!" - сказал ангел... Перед рождением...

 Ноема-жрица поняла, что Мелхиседека засыпает и переменила положение карт на столе.

 Перед рождением Еноха... ангел... Сахари...

 Ноема искала сознание Сепфоры, жены Еноха.

 Перед рождением Еноха один и тот же ангел явился во сне и Иареду, и Сахари...

 Ноема искала сознание Сепфоры, жены Еноха.

 Перед рождением Еноха один и тот же ангел явился во сне и Иареду, и Сахари.

 "Радуйся, отец!" - сказал ангел во сне Иареду.

 "Радуйся, мать!" - сказал ангел во сне Сахари.

 "...Твой сын будет подобен нам", - сказал ангел Иареду.

 "...Твой сын будет выше многих из нас", - сказал ангел Сахари.

 Они не рассказывали друг другу сны, но и отец, и мать рассказали о своих снах Еноху, а он рассказал мне, - вспоминала Сепфора. - Стоя у моей постели (рядом в люльке лежал наш первенец), Иаред и Сахарь, очевидно, вспомнили свои сны и спросили меня - не было ли каких предзнаменований перед рождением первенца. Я сказала (получилось с легким вызовом), что не было. Что я должна была сказать, если их не было? Иаред, почувствовав невольный вызов в моем тоне и желая смягчить разговор, сказал:

 - Может, мы сами придумали это, когда Енох стал расписывать стены дома ангелами?

 Сахарь не возразила мужу. Иаред прикрепил над люлькой нашего первенца свой охотничий лук, а на стену повесил колчан со стрелами. Тогда еще я не знала, что Мафусаила назовем Мафусаилом. Тогда еще... Он тянул ручонки к луку... Тогда еще... "Илие!.." И мы снимали лук... "Илие!" - шептал во сне Енох, чуя... И Мафусаил, сидя в люльке, младенческими ручонками с очень серьезным личиком тянул к себе неподатливую тетиву... "Илие!.."

 Ноема-жрица перебирала на столе карты и то ли из сна Еноха, то ли из пророческого будущего увидела, как спускается он на неведомый город, который вскормил и приютил зло.

 - Илие! Илие! - шептал Енох, чуя во сне будущую явь.

 11. О том, что Адам может умереть, вслух никто не говорил. Ни единого слова, но все думали об этом. И не верили своим мыслям, потому что ничего подобного просто-напросто не могло быть. И все же стоило посмотреть на больного праотца, невольно думалось, что его предсказание начинает сбываться. Мысль о возможной смерти Адама будто материализовалась и довлела над всем. Все остальное казалось неважным. И только напоминало о смерти: стена с большим пятном сырости, пожелтевшее молоко в тыкве (для кошек), согбенная фигура Евы у одра мужа, душок гнили по пещерным комнатам. Сифу то хотелось заплакать над умирающим отцом, то подмывало немедленно, сию же минуту, не возвращаясь в свой дом, отправиться на поиски потерянного рая, найти древо жизни, о котором говорил Адам, принести елей и помазать отца.

 - Вряд ли ты отыщешь это место, Сиф, и я мало чем могу тебе помочь, - говорила Ева. - Оттуда выходила река, и мы шли по ее течению. Порой она становилась такой широкой, что не было видно противоположного берега. Это еще пуще подавляло нас, а мы и без того были подавлены.

 Адам застонал, голова его чуть откинулась, открывая под пожелтевшей бородой донельзя худую шею. Ева, прервав свой рассказ, необыкновенно трепетно погладила бессильную высохшую руку мужа.