Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

С песней мы уже разобрались, а что касается 12-го этюда Шопена, то Высоцкий им восхищался еще во время учебы в Школе-студии.

Сохранился перечень «Самостоятельных работ студентов», выполненных ими в мае 1957 года, когда они заканчивали первый курс. И 20-й пункт этого перечня гласил: «Высоцкий — Шопен. Два революционных этюда»[166]

! Справедливости ради заметим, что у Шопена был лишь один революционный этюд — тот самый за номером 12. Оддако с этаки же назввннем и номером впоследдттии пояяился еще оддн ээюд — написанный А.Н. Скрябиным. Их часто изучали в паре.

Так что прав был Анатолий Меныциков, когда писал, вспоминая историю с анкетой: «Высоцкий не мог отказаться, изменить своим первым ощущениям. То, что его однажды потрясло, — оставалось в нем навсегда»[167].

А интерес Высоцкого к революционному этюду Шопена, пробудившийся еще в школе[168]

, усилился осенью 1956 года, когда советские войска оккупировали Венгрию и подавили национально-освободительную революцию в этой стране (23 октября — 9 ноября 1956)[169]. И хотя позднее (в 1979 году) Высоцкий самокритично напишет: «Но, свысока глазея на невежд, / Дт них я отличался очень мало: / Занозы не оставил Будапешт / И Прага сердце мне не разорвала», — можно с уверенностью сказать, что это явное самоуничижение, тем более что и начинается стихотворение так: «Я никогда не верил в миражи, / В грядущий рай не ладил чемодана, — / Учителей сожрало море лжи / И выплюнуло возле Магадана». Заметим: никогда

не верил (хвалебная ода Сталину, написанная в 15-летнем возрасте — в марте 1953-го, — не в счет). К тому же, например, о резко негативном восприятии поэтом вторжения советских танков в Прагу в 1968 году сохранилось как минимум два свидетельства.

Детский хирург Станислав Долецкий: «Кстати, летом 1968 года Мариночка должна была выступать в Зеленом театре парка им. Горького. А меня кто-то из них с Володей пригласил туда. Но вдруг объявили, что наши войска вступили в Чехословакию, и Марина заявила, что перед людьми государства, которое совершило такое, она выступать отказывается. Я точно помню эти слова, и горе, и огорчение: они с Володей приходили тогда ко мне. <.. > Значит, мы разговаривали об этом постфактум. Разговор я помню четко, потому что мой друг был командиром десантных войск, которые высадились в Праге, — он агрессию и осуществлял»[170].

Троюродный дядя поэта Павел Леонидов: «…совсем недавно мы вместе с ним орали на Семена, его отца, моего дядю, в день, когда советские танки подмяли Прагу. Семен, сияя глупыми синими глазами, сказал: “Верно! Надо бы еще заодно и в Румынию войти!”, и мы с Вовой заорали наперебой, а Семен сделался белый — в генеральском доме были тонкие перегородки, — и начал шептать: “Тише, ради Бога, тише!”»[171]

.

А позднее он столь же эмоционально отреагировал на вторжение советских войск в Афганистан в декабре 1979 года и на высылку академика А.Д. Сахарова в г. Горький в январе 1980-го. Как вспоминает Игорь Шевцов: «…еще у нас был такой серьезный разговор по поводу Афганистана… Я помню, какое-то ужасающее ощущение… Во-первых, Володя ругался, отчаянно ругался… И так же отчаянно ругался, когда узнал про высылку Сахарова. Я не помню точное содержание разговора, но хорошо запомнил мизансцену… На том шкафу, где у него пластинки лежали, стоял маленький транзисторный приемник… И как раз передали сообщение — вероятно, уже не в первый раз — об Афганистане… Я не помню точно содержание разговора, но помню ощущение полной подавленности..»[172].