Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

О некоторых владениях брата Владимира Орлова Алексея Орлова (Чесменского), затем перешедших к дочери Алексея Анне, нужно сказать отдельно, поскольку там самая большая группа противившихся браку женщин принадлежала к беспоповскому федосеевскому согласию. Начиная по меньшей мере с 1790 г. Алексей и позже Анна получали отчеты из своих имений в Рыбинском уезде, где в одних были переписаны незамужние женщины, в других старообрядцы. Большинство отчетов уцелело только частично или относится только к частям имения. Наилучшее представление об уровне сопротивления браку нам дает сохранившаяся часть вотчинной копии ревизской сказки 1834 г. по Никольскому, где переписаны 25 из порядка 42 деревень имения. Из 524 женщин 25 лет и старше 78 (14,9 %) никогда не были замужем — примерно те же масштабы отказа от брака, как в том же году в Стексово[685]

. В отчете за 1811 г. о федосеевцах в имении числятся 235 женщин и 49 мужчин из 28 деревень. Все мужчины старше 25 лет, в основном пожилого возраста. Среди женщин 73 незамужних, из которых как минимум 59 (около двух имен не указан возраст) 25 лет и старше[686]

. Разумеется, там было больше старообрядцев, в большем числе деревень, чем записано, и преимущественно, вероятно, федосеевцев.

Неудивительно, что отдельные группы крестьянок из федосеевского согласия отвергали брак: это же было согласие, чьи руководители вели самую долгую и самую решительную борьбу против брака. Однако от него периодически откалывались те, кто стоял за брак, и — насколько можно судить по доступным мне скудным данным — крестьянки-федосеевки в других местах обычно выходили замуж[687]

. Даже в Никольском среди федосеевских женщин 25 лет и старше в 1811 г. 148 жен и вдов численностью намного превосходили 59 старых дев, хотя многие, возможно, пришли в жены со стороны[688]

. Из истории Никольского мы узнаем, что в некоторых местах федосеевские женщины внесли свою значительную долю в сопротивление браку, так же как это сделали поморские старообрядки в других местах. Даже относительно Никольского удручающе неполные данные позволяют говорить о том, что женщины не из федосеевского согласия — наверняка включая спасовок — также уклонялись от брака. Тем не менее федосеевки, по всей вероятности, составляли большинство среди тех, кто отвергал замужество в некоторых других деревнях губернии.

Я очень мало могу сказать как о сопротивлении браку, так и о спасовцах за пределами четырех сопредельных губерний Ярославской, Костромской, Владимирской и Нижегородской. Существует еще несколько более или менее авторитетных описаний спасовцев на других территориях. Одно из них — это наблюдение Павла Мельникова о том, что спасовцы встречались во всех губерниях Поволжья, но в особенности от Нижнего Новгорода до Астрахани, а также в Пензенской, Тамбовской и Воронежской губерниях[689]. Как я отмечал в предисловии, Мельников, по-видимому, не знал о внушительном присутствии спасовцев на востоке Владимирской губернии. Указывая на «поволжские губернии», он, вероятно, имел в виду Ярославскую и Костромскую, но, выделяя наречием «особенно» Нижегородскую и губернии вниз по Волге, он, мне кажется, ошибся с пропорциями. Если бы спасовцы на юге от Нижнего Новгорода были пропорционально столь же многочисленны, как в Костромской губернии (невозможно назвать цифру, но в массе костромских старообрядцев спасовцы, вероятно, были на первом месте), нам пришлось бы значительно увеличить нашу оценку размеров Спасова согласия (или согласий) и в середине XIX, и в начале XX в. И все же, по состоянию на 1850-е гг., Мельников, надо полагать, знал больше о численности старообрядцев и их распространении, чем кто бы то ни было другой в России. Можно обоснованно предположить, что в названных им губерниях спасовцев было без счета.