Эпизод 2. Антиканон

— Законом это запрещено. Но напрямую они с сепаратистами связаны не были.

— А «накривую»?

— Ситх их знает, честно говоря… В общем, трибунал приговорил их к пяти годам заключения. — Баумгарден пожал плечами. — Что тут же заменили полугодом службы в штрафной роте.

— Интересно.

— Вы видели пояснительный документ? Прилагался к тому же приказу.

— Нет, еще не видел. Что там?

— Государство, видите ли, не имеет права разбрасываться специалистами с военной подготовкой.

— Если подумать, в этом есть некоторый смысл.

Полковник с удивлением поднял брови.

— Вы так считаете?

— Дезертировать может любой дурак, — продолжал Скайуокер. — А вот в наемники любой дурак не пойдет. Они часто выполняют миссии, которые не под силу большинству наших людей. Там трудно выжить, а это сразу отменяет тупость и некомпетентность.

Баумгарден ответил не сразу.

— А вы критичны по отношению к республиканской армии, капитан.

— Это правда, — ответил Анакин, смягчив тон. — Кажется, полковник, вы сами не раз говорили о том, что армии нужны реформы?

— Нужны, — сразу согласился Баумгарден. — Но это еще не повод, чтобы ориентироваться на подготовку наемных убийц.

— Согласен. Ориентироваться не будем. Только использовать.

Почему-то именно на этих словах он встретился взглядом с джедаем. Кеноби, напустив на себя отсутствующе-созерцательский вид, прислушивался к разговору.

Вот и пусть послушает, подумал Анакин.

— Что представляют из себя остальные? — поинтересовался Скайуокер.

— Обычные штрафники. Пониженные в званиях офицеры.

— Я посмотрю их личные дела.

— Если интересно.

— Любопытно.

Любопытно было бы узнать, где сейчас наемник Фетт, подумал Скайуокер.

Лейтенант Боба Фетт, который так гордился своим дипломом с золотой лентой. Еще как гордился, при мне высылал копию родителям. Примкнул к этим — как это сказал Баумгарден — нерегулярным войскам других систем, или перебивается мелкими контрактами?

На своем курсе Фетт был лучшим.

Телосложением, а также какой-то размеренностью и хладнокровием он напоминал Финкса, на самом деле же разительно отличался от последнего. Куда большей целеустремленностью и собранностью. Казалось, этот парень никогда не задавался вопросами о будущем, жизни, карьере. Не беспокоился. Не сомневался. Он точно знал, чего хочет. И ведь вправду знал.

Не знали остальные. Удивлялись. Однажды, проходя по коридору здания высшего училища, Анакин случайно услышал, как старый майор, в предпенсионном возрасте подавшийся в преподаватели, спросил своего коллегу:

— А откуда этот Фетт родом?

— С Мандалории.

— Я вот почему спрашиваю — не каждый день видишь эдакого идеального солдата. А этот какой-то прямо чересчур идеальный.

— Говорят, это всё менталитет…

Закончив высшее военное училище двумя годами позже Скайуокера, идеальный офицер Боба Фетт снова всех удивил, послав к ситху лысому продление контракта с республиканской армией. Как потом уразумел Анакин, это был хитрый ход — Фетта не могли причислить к дезертирам. А поэтому и не искали. Затем он также неожиданно оказался на базе, где в то время располагался полк Скайуокера. Как Фетт узнал об этом, так и осталось загадкой.

Узнал. Нашел. Проник внутрь. Проник наружу. Исчез. Талантливый человек, что и говорить.

Только после того разговора с ним — а в разговоре были затронуты весьма конкретные цифры, счета и имя заказчика, о котором Скайуокер пообещал молчать — Анакин понял, что Фетт все эти четыре года обучения тщательно выстраивал свою карьеру. Настолько, насколько это мог сделать будущий наемник. Вплоть до того, что иногда читал прессу и делал заметки о тех самых «локальных конфликтах».

— Тебе нравится Республика? — cпросил тогда Фетт.

— Республика не девочка, чтобы нравиться, — ответил Анакин.

— А мир и демократия?

Скайуокер скривил губы.

— Тогда зачем рисковать жизнью за то, во что не веришь?

— Причем тут мир и демократия?

— При том, что тебе нужны лозунги. Только другие. Ты до сих пор где-то внутри веришь, что делаешь нечто правильное. Наводишь порядок, устанавливаешь справедливость, и все такое.

— Все намного проще: мне нравится моя жизнь.

— Мне тоже нравится моя жизнь. Но для меня в ней главное — свобода.

— Свобода от чего?

— От лозунгов о великой Республике и ее тысячелетнем процветании. От морали и законов, которые сегодня одни, а завтра другие. От хитрозадых политиков, которые начали эту войну. Завтра они могут приказать тебе идти умирать в джунгли или в пустыню. А я выбираю контракты сам. И могу здорово поторговаться.

— В чем же твоя свобода? Платят тебе те же самые хитрозадые политики.

— Да. Но последнее слово остается за мной.

Тот разговор затянулся заполночь. И окончился на неожиданной ноте.

— Все люди, — сказал Фетт, — делятся на идиотов, которые верят в добро, справедливость, и общее благо, и на тех, кто понимает — все это дерьмо, и никакого общего блага нет. И быть не может.

— Знаешь, — ответил Скайуокер. — Когда я жил в Храме, мне тоже рассказывали о том, что все люди делятся на светлых и темных. Но мне уже не десять лет, и я давно перестал видеть мир двухцветным. И как-то странно слышать те же самые слова от тебя…