Эпизод детства

– Вчера вечером раздался звонок. По звуку явно междугородка. Я подошел. «Слушаю»,– сказал я. В трубке некоторое время молчали. Потом я услышал до боли знакомый голос: «Армен, это Карен. Ты прости меня…» и заплакал. Я никогда раньше не видел, чтобы мой брат плакал. Он даже в детстве не плакал, а от обиды или боли только обозлялся. А тут я явственно слышал, что он плакал. «Да и ты меня прости… Какие мы с тобой все-таки дураки… Ну, не плачь… Забыли…», – я не мог найти нужные и выразительные слова. А он все плакал и ничего не отвечал. Потом трубку взяла жена Карена. «Алло, Армен, это Люба. У нас горе. Пропала Аллочка (это моя племянница). Ты можешь приехать?». Я опешил. «Конечно, я приеду. Вы в милицию обращались?». «Обращались, но пока ничего. Она пропала уже неделю назад. Сначала думали – у какой-то подруги осталась… Мы всех обзвонили, обошли. Нигде нет. Никто ничего не знает. Из школы вышла и пропала… Приезжай». И, видно, чтобы не заплакать самой, положила трубку. Я не мог прийти в себя: «Как пропала? Куда пропала?». У меня вообще не укладывалось в голове, что в тех крошечных населенных пунктах, где все друг друга знают, кто-то может пропасть. А что Аллочка – просто не верилось. Да, я не видел ее 7 лет… Об этом я думал и переживал больше всего. Все эти 7 лет мне было жалко… нет, неправильное слово… мне было тоскливо без нее все это время, хотя последний раз я ее видел, когда ей было около пяти. Значит сейчас ей в районе двенадцати… Получается, что я не видел ее дольше, чем видел… Я даже не знаю, как она выглядит сейчас… Странно, но у родителей явно же есть ее фотография, брат должен был бы прислать… Почему я раньше не задумывался об этом?… Я даже порой осознавал, что мне не так было обидно, что мы поссорились с братом, сколько, что меня лишили племянницы… А тут – пропала. Кошмар. Мысли закружились у меня в голове. Нужно срочно ехать. Хотя чем я могу помочь?! Нет, то, что ехать надо – это однозначно, но что делать, куда бежать, когда я приеду? Незнакомый край. Брат, ясное дело, лучше меня там ориентируется… То есть все, что можно сделать – уже сделано, куда только можно обратиться – уже обратились…

Все это Армен говорил быстро, резко и громко. Лицо его в тот момент напоминало лица горячечных, как их изображают в кино: испарина на лбу, пылающие глаза…

– Как я уже сказал, позвонили они вечером. Я сразу же набрал начальника. Говорю, мол, Степан Николаич, так-то и так-то, срочно нужно уехать. А он мне: «Не выдумывай. Чем ты там можешь помочь? А у нас сейчас край, ты же знаешь. Так что никуда я тебя не отпускаю…». Тогда я ему говорю: «Ну, тогда я увольняюсь. Завтра приду, напишу заявление…». Он: «Давай-давай. Я тебя еще две недели отработать заставлю». А я ему: «А я за свой счет возьму. Не подпишите – больничный куплю»… В общем, долго мы пререкались. Он уперся и ни в какую. Я бросил трубку. Он перезванивал, а я трубку не поднимал. Меня вообще увольнение как сам факт, так и сам процесс вчера мало волновал. В итоге через час мой начальник сам ко мне приехал. Посидели на кухне, выпили, и он мне там же у меня на кухне подписал заявление на отпуск, которое я там же на кухне и написал. Утром я собрался. Да что мне собирать… (он кивнул в сторону дипломата). Завез ключи родителям. Про Аллочку ничего говорить не стал, а на вопрос «куда еду», сказал, что в командировку. И на вокзал…

Он снова замолчал и застыл, как птица на фотографии: еще секунду назад она парила, ловя нужные потоки воздуха, щелчок фотоаппарата – и она навечно застыла в чьем-то фотоальбоме. Лицо его было мрачнее тучи, и было видно, что замолчал он только вслух. Внутри он говорил, говорил, говорил… Если не кричал.

Родителей тоже буквально придавило выплеснутыми на них горем, отчаянием и беспомощностью. Ошарашенные они сидели и молчали, как каноном повторно переживая внутри сказанное этим случайным попутчиком.

– Что же получается, – Армен говорил уже тихо, смотря куда-то в пол и, казалось, не понимая, что произносит эти слова вслух, – ему больше не к кому идти… Мы столько лет не виделись, а он несет свое горе именно ко мне. Но почему он ждал? Неужели обязательно нужно было чему-то случиться, чтобы он сделал шаг? Чтобы я сделал шаг… Какие же мы дураки…

И он заплакал, закрыв лицо ладонями. Папа подсел к нему, положил руку ему на плечо, как бы в поддержку. Мама налила из термоса чаю, достала из дорожной аптечки какие-то капли, накапала в кружку, протянула ее Армену и сказала: «Выпейте, выпейте…». А он все тихо плакал и шептал: «Какие же мы дураки… Боже, какие дураки…».

Меня как ребенка удивил только тот факт, что взрослый дядя плачет. В моем понимании, дядя на то и дядя, что не плачет. Я не мог в тот момент оценить ни трагизм ситуации, ни душевный надрыв. Да от меня этого никто и не ждал. Я был всего лишь пятилетним мальчиком. И только сейчас, воспроизводя в памяти картинку и диалоги и перенося их на бумагу, я переживаю все это много лет спустя так, как не мог это сделать тогда.