Эпоха добродетелей. После советской морали

Стало очевидно, что поиск новыми элитами системы одновременно альтернативных либеральным и советским общих ценностей зашел в тупик, став факультативным занятием или старинной национальной забавой, по выражению одного из президентских посланий (2007) В. Путина. И даже когда потребность в консолидации общества вокруг общих ценностей актуализируется по какому-то поводу, ее пытаются удовлетворить путем выдачи за универсальные ценности каких-то разновидностей ценностей локальных: от православия — в той мере, в какой оно отождествляется с культурой и традицией

, — до семейных, традиционных ценностей и патриотизма. Не демонстрируют успеха и последовательные попытки политических элит симулировать верхний ярус

в иерархии постсоветской морали, имитируя форму внешнего морального дискурса от имени РПЦ. Последняя слишком ангажирована в публичном пространстве и вызывает множество вопросов относительно применения двойных стандартов в моральных оценках современных жизненно-политических реалий. Таким образом, религиозные институты и основные российские конфессии технологически используются Кремлем для легитимации политического режима, не имея значимой институциональной и моральной автономии[297]

.

На этом фоне настойчивые попытки легитимации советским превращаются в символическое присвоение высших достижений СССР, сопровождаемое тщательным изъятием и замалчиванием идеологических ценностей, лежащих в основе этих достижений. Последнее неудивительно: советские ценности большого общества прямо противоречат доминирующей рентно-сословной модели. Формирование действительно новых ценностей большого общества

подразумевает серьезные общественные трансформации, предполагая критическую рефлексию над рентно-сословными, корпоративными ценностями и практиками российских политических элит. Однако циркулирующие в публичном пространстве политические дискурсы не способны выполнить главные задачи, связанные с действительным пониманием общества, в котором мы живем, а тем более обоснованием высших ценностей для этого общества. Поэтому даже если и провозглашается необходимость поиска ценностной альтернативы большому советскому обществу, то поиск этот замирает на полпути. Он сводится, в сущности, к одной затянувшейся попытке переформулировать сословную этику добродетели таким образом, чтобы она стала пригодной для морального окормления большого общества. Можно сказать, что действия власти в области морали и идеологии направлены на имитацию утраченного верхнего яруса моральной пирамиды. Власть пытается добиться примерно того же эффекта, который наблюдался в позднем СССР, — чтобы свет былой славы, высоких ценностей и героизма еще не очень далекого прошлого указывал добродетелям повседневного настоящего их место, придавая им если не сам смысл, то хоть его тень. Но свет этот становится все тусклее, тени все длиннее, а смыслы все туманнее. Впрочем, говорят, именно в такие времена и вылетает сова Минервы.