Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания

Все же перед публикацией в печати я постарался всеми возможными способами проверить сомнительные места. При этом я обращался и к людям, близко знавшим Бора. Всем им я очень благодарен. Некоторые второстепенные неточности были действительно обнаружены и устранены.[80] Теперь сразу дается поправленный материал, сокращенные имена некоторых моих друзей заменены их фамилиями, выброшены две фразы чрезмерно личного характера и эмоциональные, а иностранные слова переведены. Даны и поясняющие сноски, причем имевшиеся уже в записи 1961 г. отмечены так: (1961).

В тексте записей упоминаются многие известные физики. Однако некоторые из них могут быть неизвестны читателям, далеким от физики. О них стоит сказать. Так, Лифшиц — это академик Лифшиц Евгений Михайлович (не путать с его братом, академиком Ильей Михайловичем Лифшицем). Академик Николай Николаевич Семенов — организатор и директор Института химической физики, Нобелевский лауреат. Академик Дмитрий Владимирович Скобельцын — в то время директор ФИАНа, а Николай Алексеевич Добротин — его заместитель. Академики Александр Михайлович Прохоров и Николай Геннадиевич Басов — Нобелевские лауреаты, создавшие в ФИАНе мазер и лазер. Владимир Александрович Фок — академик, крупнейший физик-теоретик. Академик Абрам Федорович Иоффе — организатор и многолетний директор Ленинградского физико-технического института, один из главных организаторов советской физики вообще. Академик Моисей Александрович Марков — сотрудник ФИАНа.

Далее встречаются имена Ивана Дмитриевича Рожанского, поначалу физика, но прежде всего выдающегося специалиста по философии и науке античности (по поручению президиума АН СССР он сопровождал Бора в его поездке по СССР; см. его воспоминания об этом в [1]), профессора Валентина Афанасьевича Петухова (руководил Лабораторией электронов высокой энергии в ФИАНе).

Из иностранных физиков упоминаются без пояснений: Оге (Aage) Бор, сын Нильса, после смерти отца возглавивший Институт Бора в Копенгагене; Виктор Вайскопф — австрийский, затем американский знаменитый физик-теоретик, в 30-х годах работавший несколько лет у Бора; Дьердь (Георг) Хевеши — физик, радиохимик и радиобиолог, работавший в Англии, Германии, Дании и Швеции (венгр по национальности); Нобелевский лауреат Макс фон Лауэ, — немецкий физик, остававшийся в гитлеровской Германии, где вел себя очень благородно, спасал людей и снискал всеобщее уважение физиков. Бруно Петерс — в юности, при Гитлере, эмигрировал из Германии, американский физик, в то время жил в Дании.

Эти боровские беседы ощущались прежде всего как возвращение в светлый мир науки, сложившийся к началу XX века и сохранивший этот свой дух лишь ненадолго. В то время драматические или даже трагические события в жизни ученого свершались главным образом в самодовлеющей духовной атмосфере, не испытывавшей сколько-нибудь значительного вмешательства государства, его официальной идеологии и его материальной мощи. Эйнштейн имел все основания говорить, что наука — это драма идей. На нее еще не наложилась драма людей.

Но вдруг в рассказы Бора врывается «век-волкодав» с его железной тотальной хваткой, ставящий ученого перед лицом малых и больших минотавров нашей эпохи, так что его личность, его внутренний мир не могут оставаться отгороженными от кровавого неандертальского невежества государственной власти.

В 1961 г. это были уже отзвуки прошлого, но они надолго оставались горестно значимыми. Поэтому оказалось невозможным даже через четверть века опубликовать старые записи, не постаравшись осмыслить и прокомментировать то, что сказал Бор, и что по крайней мере в одном случае звучало сенсационно. Возникло много взаимно связанных вопросов, и попытка ответить на них привела к необходимости обсудить хотя бы некоторые аспекты столь злободневных для нашего века проблем. Это было сделано в Дополнении к настоящей статье по одному вопросу. А обсуждение другого вопроса разрослось в отдельный очерк «Трагедия Гейзенберга», следующий ниже.

Но приведем, наконец, записанное в 1961 г.

* * *

Три дня подряд — 10-го, 11-го и 12-го мая — я видел Бора. Сегодня, 12-го, я сидел с ним рядом, на соседних местах за одним и тем же углом стола — в течение двух часов. У меня было достаточно времени его рассмотреть.

10-го я был в Дубне на совещании по слабым взаимодействиям, когда для осмотра Дубны прибыл Бор с сыном (Оге). Он вошел в зал, как всегда, сутулясь, и остановился на подиуме, спокойно пережидая аплодисменты поднявшейся со своих мест аудитории. Щелкали фотоаппараты, счастливо улыбаясь, смотрели все (вплоть до всем известных интриганов), а он стоял и ждал.