Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

В целом творческие достижения СССР были весьма незначительны, особенно по сравнению с дооктябрьским периодом или даже мощным культурным брожением 1920‐х годов. Исключение составляла разве что поэзия, самый личностный из всех видов искусства. После Октябрьской революции культурная преемственность сохранилась прежде всего в поэтическом творчестве. Здесь важны такие имена, как Ахматова (1889–1966), Цветаева (1892–1941), Пастернак (1890–1960), Блок (1880–1921), Маяковский (1893–1930), Бродский (1940–1996), Вознесенский (р. 1933), Ахмадулина (р. 1937). Развитие кино и живописи сдерживала жесткая ортодоксия, одновременно идеологическая, эстетическая и бюрократическая, а также полная изоляция от внешнего мира. Страстный культурный национализм, возникший в некоторых советских республиках в брежневскую эпоху – православный и славянофильский в России (в книгах Солженицына), мистически-средневековый в Армении (в фильмах Параджанова), – стимулировался тем, что интеллектуалам, отвергавшим систему и все, что с ней связано, не оставалось ничего иного, как обратиться к местным консервативным традициям. При этом советские интеллектуалы оказались в изоляции не только от системы, но и от большинства своих сограждан. Это большинство считало систему вполне легитимной и по мере сил к ней приспосабливалось – ведь ничего другого не предвиделось; к тому же уровень жизни в 1960–1970‐е годы заметно повысился. Интеллектуалы ненавидели правителей и презирали их подданных, причем даже когда некоторые из них (как, например, неославянофилы) идеализировали русскую душу и давно исчезнувшего русского крестьянина. В такой атмосфере нелегко создавать шедевры, и потому отмена государственного принуждения привела скорее к беспокойным метаниям, чем к творческому расцвету. Тот же Солженицын, который, вероятно, войдет в число крупнейших писателей двадцатого века, был вынужден проповедовать в своих художественных книгах (“Один день Ивана Денисовича”, “Раковый корпус”), поскольку не имел возможности прямо выступать в жанре проповеди или исторического разоблачения.

В коммунистическом Китае до конца 1970‐х инакомыслие жестоко подавлялось. Это особенно очевидно на фоне редких идеологических послаблений (“пусть расцветают сто цветов”), во время которых намечались жертвы последующих “чисток”. Пик правления Мао Цзэдуна приходится на “культурную революцию” 1966–1976 годов – беспрецедентное для двадцатого века наступление на культуру, образование и свободомыслие. Власти на целое десятилетие фактически отменили среднее и высшее образование. Музыкальные произведения (как иностранные, так и китайские) практически не исполнялись, а музыкальные инструменты нередко уничтожались. Кино-и театральный репертуар ограничивался несколькими политически корректными опусами, которые бесконечно повторялись. (Их политкорректность оценивала жена “великого кормчего”, в прошлом шанхайская киноактриса второго плана.) Естественно, что “культурная революция” в сочетании с традиционной китайской ортодоксией (смягчившейся, но не отвергнутой после смерти Мао) не породила большого числа шедевров.

А вот в коммунистических странах Восточной Европы искусство процветало, в особенности после ослабления идеологического гнета, которое наметилось в период десталинизации. Киноиндустрия Польши, Чехословакии и Венгрии (о которой раньше никто и не слышал) с конца 1950‐х годов переживает настоящий подъем; здесь снимаются чрезвычайно интересные фильмы. В этих странах искусство продолжает развиваться вплоть до падения коммунизма, разрушившего механизм культурного производства. Даже “закручивание гаек” (после 1968 года в Чехословакии и 1980 года в Польше) не смогло остановить творческий процесс. Особое место в данном отношении занимает ГДР, где многообещающий подъем киноиндустрии, обозначившийся в начале 1950‐х, был пресечен властями. Разумеется, относительный расцвет в социалистическом мире тех видов искусства, которые сильно зависят от государственной поддержки, объяснять гораздо сложнее, чем, например, подъем литературного творчества. Ведь даже самый невыносимый идеологический гнет не помешает писать книги “в стол” или для узкого круга друзей[186]. Как бы ни был узок этот круг первых читателей, некоторые авторы из социалистических стран получили широкое международное признание – например, писатели из Восточной Германии, которые были гораздо талантливее своих западногерманских коллег, или чешские авторы, ставшие известными на Западе только благодаря внутренней и внешней эмиграции после 1968 года.