Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Волна революций прокатилась по земному шару в течение двух лет после Октября, и надежды приведенных в боевую готовность большевиков казались не лишенными оснований. “Völker, hört die Signale

(«Народы, слушайте сигналы»)”, – гласила первая строчка припева “Интернационала” в Германии. Сигналы звучали, громко и отчетливо, из Петрограда и, после того как в 1918 году столица была перенесена в более безопасное место, – из Москвы

[12]

. Они были слышны везде, где действовали рабочие и социалистические движения, независимо от их идеологии. На Кубе, где мало кто знал, где находится Россия, рабочие табачного производства создали свои “Советы”. 1917–1919 годы в Испании стали известны как “большевистское двухлетие”, хотя местные левые были страстными анархистами, т. е. политически находились на противоположном полюсе от Ленина. Революционные студенческие движения, вспыхнувшие в Пекине в 1919 году и аргентинской Кордобе в 1918 году, вскоре распространились по всей Латинской Америке и породили местных революционных марксистских лидеров и их партии. Индейский националист и повстанец М. Н. Рой попал под влияние революционных идей в Мексике, где местная революция, вступившая в наиболее радикальную фазу в 1917 году, сразу же объявила о своем духовном родстве с революционной Россией. Ее иконами стали Маркс и Ленин вместе с Монтесумой и Эмилиано Сапатой, а также разнообразные трудящиеся индейцы. Изображения этих вождей все еще можно увидеть на громадных фресках мексиканских художников-революционеров. Через несколько месяцев Рой приехал в Москву, чтобы сыграть главную роль в формировании новой антиколониальной политики Коминтерна. Благодаря жившим в Индонезии голландским социалистам (таким как Хенк Снеевлит) Октябрьская революция оказала влияние на самую массовую организацию индонезийского национально-освободительного движения – Sarekat Islam. “Это свершение русского народа, – писала провинциальная турецкая газета, – однажды в будущем превратится в солнце, что озарит все человечество”. Далеко в глубине Австралии суровые стригали овец (в большинстве своем ирландские католики), не выказывавшие никакого интереса к политической теории, приветствовали Советы как государство рабочих. В США финны, долгое время бывшие самыми убежденными социалистами среди эмигрантов, в массовом порядке становились коммунистами и проводили в мрачных шахтерских поселках Миннесоты митинги, “на которых упоминание имени Ленина заставляло сердце биться <…> В мистической тишине, почти в религиозном экстазе, мы восхищались всем, что приходило из России” (Koivisto, 1983). Одним словом, Октябрьская революция стала событием, которое потрясло мир.

Даже многие из тех, кто знал о революции не понаслышке, что, как правило, не слишком способствует религиозному экстазу, стали ее приверженцами – от военнопленных, которые вернулись на родину убежденными большевиками и впоследствии стали коммунистическим лидерами своих стран, подобно хорватскому механику Иосипу Брозу (Тито), до журналистов, как, например, Артур Рэнсом из Manchester Guardian (незначительный политик, больше известный как автор замечательных детских книжек о море). Еще меньший приверженец большевизма, чешский писатель Ярослав Гашек, будущий автор “Похождений бравого солдата Швейка”, впервые в жизни обнаружил, что стал борцом за идею и, что самое удивительное, начал меньше пить. Он принимал участие в гражданской войне как комиссар Красной армии, после чего вернулся в Прагу, к более привычному образу жизни богемного анархиста и выпивохи, на том основании, что постреволюционная Советская Россия его разочаровала.