Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

В Европе в 1918–1920 годах законодательные органы были распущены или превратились в бесполезные придатки в двух государствах, в 1920‐е – в шести, в 1930‐е – в девяти, а немецкая оккупация во время Второй мировой войны разрушила конституционную власть еще в пяти государствах. Единственными европейскими странами с достаточно демократическими политическими институтами, которые функционировали без перерыва в течение всего периода между Первой и Второй мировыми войнами, были Великобритания, Финляндия, Ирландская Республика, Швеция и Швейцария.

На Американском континенте, еще одном регионе скопления независимых государств, ситуация была более разнородной, однако она едва ли предполагала тотальное наступление демократических институтов. Список государств Западного полушария, которые последовательно

придерживались конституционных и неавторитарных позиций, был невелик: Канада, Колумбия, Коста-Рика, США и теперь забытая “южноамериканская Швейцария” – Уругвай с единственно подлинной в этом регионе демократией. Все прочие американские государства в период, длившийся с конца Первой мировой войны до конца Второй, колебались то влево, то вправо. Что касается остальной части земного шара, которая в большинстве своем состояла из колоний и не была поэтому либеральной по определению, то она попросту отступила от либеральных конституций, если они вообще имелись. В Японии в 1930–1931 годы умеренно либеральный режим уступил место национал-милитаристскому. Таиланд сделал несколько неуверенных шагов в направлении конституционного правления, а в Турции власть в начале 1920‐х годов взял в руки прогрессивный военный реформатор Кемаль Ататюрк. Это был не тот человек, который позволил бы выборам, какими бы они ни были, встать у себя на пути. На трех континентах – в Азии, Африке и Австралии – лишь Австралия и Новая Зеландия были последовательно демократическими, поскольку большинство южноафриканцев оставались вне зоны действия конституции белых людей.

Одним словом, в период “эпохи катастроф” политический либерализм отступал по всем фронтам, и это отступление резко ускорилось после того, как Адольф Гитлер в 1933 году стал рейхсканцлером Германии. В 1920 году в мире было примерно тридцать пять или даже более конституционных и выборных правительств (в зависимости от того, относить ли это к некоторым латиноамериканским республикам). К 1938 году в мире осталось около семнадцати таких государств, к 1944 году – около двенадцати из общемирового количества, составлявшего шестьдесят четыре государства. Тенденция была очевидной.

В это время угроза либеральным институтам шла исключительно с политического правого фланга. Об этом не стоит забывать, поскольку в период между 1945 и 1989 годами считалось почти само собой разумеющимся, что она исходит от коммунистов. До того времени термин “тоталитаризм”, первоначально изобретенный для обозначения или самообозначения итальянского фашизма, применялся почти исключительно по отношению к правым режимам. Советская Россия (начиная с 1922 года – СССР) находилась в изоляции и была не в состоянии, а после прихода к власти Сталина и не имела желания распространять коммунизм по всему миру. Социальная революция под руководством ленинской партии (или любым другим руководством) захлебнулась, после того как спала послевоенная волна. Социал-демократические движения (марксистские) из подрывных превратились в прогосударственные, и их приверженность демократии не вызывала сомнений. В рабочих движениях подавляющего числа стран коммунисты составляли меньшинство, а там, где они были сильны, эти движения, как правило, или уже были запрещены, или близки к этому. Страх перед социальной революцией и ролью в ней коммунистов имел под собой почву, что доказала вторая волна революций, произошедших во время Второй мировой войны и после нее. Однако за двадцать лет отступления либерализма ни один по‐настоящему либерально-демократический режим не был свергнут слева[27]

. Опасность шла исключительно справа. Правые в тот период представляли собой не только угрозу конституционному и представительному правлению, но идеологическую угрозу либеральной цивилизации как таковой, а также движение, способное распространиться на весь мир, для обозначения которого термин “фашизм” отчасти верен, однако недостаточен.

Он недостаточен потому, что отнюдь не все силы, свергавшие либеральные режимы, были фашистскими. Он отчасти верен потому, что фашизм в своей первоначальной итальянской модификации, а позже в форме немецкого национал-социализма стал вдохновителем других антилиберальных сил, поддерживал их и придал всем правым, существовавшим тогда в мире, чувство исторической уверенности: в 1930‐е годы он казался прорывом в будущее. Как сказал один эксперт в этой области, “неслучайно <…> восточноевропейские диктаторы, чиновники и военные, а также Франко в Испании старались подражать фашистам” (Linz, 1975, р. 206).