Эра негодяев

– Не верю я этому замполиту ни на грош, вот в чем беда. С большинством наших офицеров мне довелось лично хлебнуть дерьмеца большой ложкой; о тех, с кем не успел – имею исчерпывающие рекомендации. А этот… – И генерал досадливо сплюнул.

– Мы постараемся минимизировать участие майора Маслова – насколько это возможно. Легенда у нас уже готова – если что, грушники нам ее обеспечат; втемную, как обычно. В конце концов, не такие уж там большие деньги! В прошлом году почти миллион ушатали на Словакию – хоть бы кто-нибудь почесался. Маслов этот, правда, все бегал, все своими шкодливыми глазками стриг – но пакостей явных от него не было.

– Не было… Эта словацкая история мне до сих пор до конца не ясна. Слишком уж гладко у тех ребяток все прошло, как по нотам. Или они нашу партитуру почитывали? Не знаешь? Вот и я не знаю… ладно, замяли. Какой вариант считаешь наилучшим? Относительно доставки железа?

– Одиссея, безусловно. Ту операцию… Ну, помните, с «премиксами», – тут подполковник тонко улыбнулся. – Он провел очень красиво. Знал бы парень, что вез через границу!

– А ведь заметь, даже не спросил. Получил «спасибо», взял ту тысячу, что ему Маслов выписал – и через левое плечо кругом. Чем он потом промышлял, прежде чем лег в свою берлогу?

– А черт его знает! Мы его законсервировали, до лучших времен. Вы же знаете, большинство агентуры сейчас у нас в таком состоянии…

– Знаю. Не сыпь мне соль на раны… А почему думаешь, что справиться?

– Ушлый. Знающий. Ломаный. Не боится ни черта.

– А вот это плохо, что не боится. Я ведь не против, чтоб боялись – я и сам боюсь. Вот чтоб боялся, а дело сделал – вот это да, вот такие нам подходят!

Левченко твердо взглянул в глаза собеседнику.

– Этот – сделает.

– Ну-ну. Слепый казав – побачимо.

Генерал смачно затянулся, остановился, огляделся вокруг.

– Знаешь, Левченко, чует мое сердце – очень скоро что-то в нашем Отечестве произойдет непременно. Шалман этот продержится самое больше год-полтора, это ты мне на слово поверь. Потом все равно другие люди в Кремль въедут – уж не знаю, законным порядком, или на танках – но только лавочка нынешняя закроется. Но ждать, пока что-то изменится – мне лично западло, откровенно тебе говорю. Надо что-то делать! Вон, народец шумит у Думы, флагами машет. Нет у людей ни возможностей, ни сил что-то изменить – а смотри ж ты, бузят; стало быть, желание еще не пропало за Россию постоять. А у нас и возможности, и средства, и силы есть – так что ж, будем сидеть, как крысы?

– Никак нет. Сидеть не приучены. А и рыпаться стоило бы поосторожней, без лишней помпы.

Генерал чуть улыбнулся, махнул рукой.

– Ну, ты еще меня конспирации поучи. Знаешь, как я из Южного-то Йемена уходил? Когда тамошние верховоды меж собой резню учудили и страну свою прохлопали?

– Ворожейкин что-то рассказывал…

– Ворожейкин меня принял на борт сторожевика уже в Массауа, как говориться, на том берегу. Самого интересного он не видел. А бёг я, друг любезный Дмитрий Евгеньевич, в парандже и хиджабе, как самая что ни на есть правоверная мусульманка. И бёг я одиннадцать дён, ровнехонько. Адъютант мой, из местных, Хаджеф, изображал из себя брата, везущего сестренку в жены шейху на север; мое дело было – молчать в тряпочку и изо всех сил сестренкой этой всем встречным-поперечным казаться. Как ты думаешь, что бы было, если бы хоть один из них подозрение выказал?

– Думаю, сегодняшнюю нашу операцию планировал бы другой генерал.

– Вот-вот. А мои бы косточки белели бы сейчас в знойной Аравии. А раз не белеют – стало быть, в конспирации я чуток понимаю.

Ты мне вот что скажи. Одиссея – если мы изберем этот вариант – как будем использовать? «Стрела-два» на водопроводные трубы что-то не больно похожа…

– Втемную – не будем. Но и всей правды не расскажем. Только в части, его касающейся. Но врать не станем. И о последствиях – которые, в случае провала, могут для него наступить – проинформируем.

– Это верно. Это правильно. Ежели человек идет на особо тяжкое – считай, на пожизненное – значит, должен знать, за что он муку эту, буде выпадет ему херовая карта, будет испытывать. Так ему и скажи – дескать, дружище, не неволим, но если решишь помочь братьям нашим единокровным – знай, что срок тебе за эти железяки добрые прокуроры отвесят по полной. И Родины ты своей ты уже никогда не увидишь.

– Зачем же так трагически? Вы же знаете, мы своих не бросаем…

– Знаю. Но только тогда проникнется он этим делом до самых печенок, до упора. И действовать будет так, как на войне – без допусков. Мы, конечно, его вытащим, но пущай он действует так, как если бы был один-одинешенек на всем белом свете, а против него – весь мир бы ополчился. – Генерал взглянул на часы, досадливо поморщился: – Ладно, заболтался я с тобой – дела стоят. Пойдем потихоньку в контору; а через недельку ты мне подробный расклад – что, как, зачем и почему – предоставь. И к началу ноября будь готов двигать на запад, повидаться с нашим бродягой. Это ведь ты его привлек?

– Я. В восемьдесят шестом. Когда он еще только службу начинал зеленым новобранцем…