Эрагон. Возвращение

— Знаешь, Роран, — каким-то странным голосом сказал Балдор, — тебе сегодня и ургала удалось бы уговорить, чтоб он простым земледельцем стал! — И, несмотря на протестующий возглас Рорана, Балдор продолжил: — К концу твоей пламенной речи я вполне готов был схватить копье и прямо сейчас бежать за тобой следом в Спайн. И наверняка такое желание возникло не только у меня. Вопрос не в том, кто пойдетс тобой, а в том, кто останется. А понятно ли ты говорил… Да я никогда в жизни таких понятных речей не слышал!

Роран нахмурился. Он-то надеялся убедить людей внимательно рассмотреть его план, а не заставить их слепо ему последовать. А хотя бы и слепо? Что с того? Главное — увести отсюда как можно больше людей. И все же невольно взятая на себя роль вожака тревожила его. Раньше он и вовсе бы растерялся. Но не теперь. Теперь он готов был ухватиться за любую возможность, лишь бы спасти Катрину и односельчан.

Балдор склонился к брату и тихо сказал:

— Отцу наверняка придется большую часть инструмента бросить. — Олбрих мрачно кивнул.

Роран знал, как много инструменты значат для кузнеца; оборудование кузницы, согласно незыблемой традиции, всегда передавалось от отца к сыну или от мастера к ученику. Хороший инструмент всегда служил основой благополучия кузнеца. Для Хорста отказаться от своей кузни — это… «Но ведь всем придется от чего-то крайне важного отказываться!» — вдруг решительно сказал себе Роран, искренне сожалея лишь о том, что Олбрих и Балдор лишатся своего законного наследства.

Войдя в дом, Роран тут же ушел в отведенную ему комнату и лег в постель. За стеной все еще негромко разговаривали Хорст и Илейн. И, уже засыпая, Роран подумал о том, что и по всему Карвахоллу сейчас люди не спят, обсуждая друг с другом свою и его, Рорана, судьбу.

ВЫСТРЕЛ В СЕРДЦЕ

Дни с тех пор, как они покинули Керис, были неизменно полны солнечного света, теплой неги и плеска весел по воде. Сперва они плыли по озеру Элдор, а потом по реке Гаэне. По обоим берегам Гаэны высились мощные раскидистые сосны, и река, извиваясь по этому зеленому коридору, вела путешественников все глубже в леса Дю Вельденвардена.

Эрагон был в восторге от этого плавания в компании эльфов. С лиц Нари и Лифаэна не сходила улыбка, они постоянно шутили, смеялись, распевали песни, особенно если поблизости оказывалась Сапфира. В ее присутствии они, похоже, вообще не способны были ни говорить, ни петь ни о чем, кроме драконов.

И все же эльфы были совсем не такими, как люди, несмотря на все внешнее сходство этих народов. Ни один человек из плоти и крови не смог бы двигаться так быстро, с такой легкостью и изяществом! Эльфы постоянно вставляли в свою речь разнообразные метафоры, сравнения и афоризмы, смысл которых ускользал от Эрагона, даже если разговор шел на его родном языке. А когда он пытался задавать вопросы, то в итоге этих вопросов неизменно оказывалось куда больше, чем в начале разговора. Несмотря на веселый нрав, Нари и Лифаэн могли часами молчать, с самым безмятежным видом поглядывая вокруг, а если Эрагон или Орик пытались заговорить с ними в такие периоды молчания, они отвечали в лучшем случае односложно.

По сравнению с этими эльфами Арья казалась необычайно прямой и решительной, благодаря чему существенно выигрывала в глазах Эрагона. Впрочем, она и сама, похоже, чувствовала себя в компании Нари и Лифаэна несколько неуверенно, словно за долгие годы позабыла, как следует вести себя с соплеменниками.

Оглянувшись через плечо, Лифаэн, сидевший на носу лодки, спросил:

— А скажи мне, Эрагон-финиарель, о чем ваши люди поют в эти черные дни? Я хорошо помню те баллады и лэ, которые слышал в Илирии; в них повествовалось о ваших гордых правителях и отважных воинах, но все это было очень, очень давно, и воспоминания о ваших песнях увяли, как цветы. Наверняка ведь твой народ сочинил немало новых историй.

Эрагон нахмурился, вслух припоминая то, что когда-то рассказывал ему Бром, но Лифаэн, слушая его, лишь печально покачал головой и сказал:

— Ах, как много утрачено! Неужели не сохранилось тех прелестных куртуазных баллад и историй? Если ты говоришь правду, так у вас остались лишь сказки — хоть они по большей части и замечательные, но это далеко не все богатейшее искусство, которым вы владели. Видимо, сказкам Гальбаторикс сознательно позволил плодиться во множестве.

— Бром однажды рассказывал нам с Сапфирой о падении Всадников, — попытался как-то оправдаться Эрагон, отгоняя навязчивый образ косули, прыгающей через поваленное дерево, — это Сапфира, которая как раз охотилась, мысленно делилась с ним своими переживаниями.