Ересь Хоруса: Омнибус. Том II

Иначе и быть не могло, Имперская Истина отвергала сверхъестественные явления.

«Дурных предчувствий» не существовало.

«Веритас феррум» следовал через эмпиреи извилистым маршрутом, и, увлекаемый безумными течениями, переносился из одного притока в другой, нигде не задерживаясь надолго. Маневры корабля выглядели безрассудными — в краю, где направления не имели смысла, ударный крейсер бежал, словно объятый паникой и не разбирающий дороги.

Но впечатление было обманчивым — маяк на Пифосе звал «Веритас» назад. Аномалия настойчиво тянула корабль к себе, не собираясь отпускать. Для психического взора Бхалифа Страссны она стала таким же верным ориентиром, каким прежде был Астрономикон — только не сияющим лучом, а царапиной на сетчатке. Навигатор видел аномалию сквозь варп, почти как маяк Императора, но она не светила ему, а представлялась устойчивым разрезом с рваными краями. Пока бесконечно умирающая реальность и густое варево мыслей омывали сознание Страссны, его разум подбирал для раны в эмпиреях быстро меняющиеся определения. Сначала аномалия казалась царапиной, затем трещиной, а после — разломом. Однажды — только однажды, что очень радовало навигатора — он увидел в ней дверь. Суть аномалии постоянно менялась, ибо непреходящим смыслам не было места в варпе, но её присутствие оставалось стабильным и даже усиливалось.

Об этой растущей мощи знала и Ридия Эрефрен, поскольку к ней возвращалась ясность тёмного взора. Госпожа астропатов и её хор держались изо всех сил, наблюдая за естеством варпа, раскрывающемся перед ними. Самой Ридии казалось, что она прозревает дальше и отчетливее, чем во время первого приближения к системе Пандоракс. Нечто, напоминающее шёпот змеиных языков, гладило разум астропатессы, намекая на возможность идеальной ясности и угрожая абсолютным прозрением.

Содрогаясь, Эрефрен приняла знание, погружаясь всё глубже в бритвенно-острый поток и возводя защитную оболочку, чтобы не утонуть и не истечь кровью. Осознание долга и цели дало Ридии возможность дышать, и она говорила с подчиненными, успокаивая их, как могла, наводя порядок при необходимости. Так госпожа астропатов помогала держаться вместе кучке хрупких, измученных людей — но не всё сумели почерпнуть сил, предложенных ею. Один умер от сердечного приступа, и, после агонизирующих хрипов, его финальный вздох показался благодарным. Прямо перед тем, как «Веритас» достиг системы Пандоракс, второй начал кричать, да так и не смог остановиться.

Пришлось его застрелить.

Агнесс Танаура, как и все прочие обитатели жилых палуб для сервов, по-иному ощутила странствие через варп. Радуясь, что обязанность служить капитану увела её от Пифоса, женщина предпочла бы никогда туда не возвращаться. Для той планеты имелось подходящее слово, которого официально не существовало в языке Империума, поскольку оно было бессмысленным. «Нечестивая». Танаура не боялась использовать это слово, поскольку знала, что оно очень даже имеет смысл — принятие божественности Императора означало признание существования тёмных сил. Бытие бога подразумевало бытие Его врагов, и, если существовало нечто святое, то было и что-то, полностью отвергающее свет Императора. Чтобы описать подобное, требовались слова, и «нечестивое» подходило как раз. Сильный термин, не просто эпитет, но и предупреждение.

Услышав его на Пифосе, Агнесс всей душой пожелала, чтобы полубоги, которым она служит, тоже не остались глухи.

Странствия через варп всегда беспокоили Танауру. Неважно, сколько палуб отделяли её от корпуса, и как основательно корабль был защищен от безумия имматериума, женщина чувствовала касания эмпиреев. Даже в отсутствие штормов, что-то незаметно изменялось в самом воздухе.

Этот переход отличался от прочих — щупальца варпа доставали глубже и становились сильнее. Агнесс верила, что за ними с Пифоса последовало нечто, или же они запятнали себя порчей нечестивого мира. Что-то определенно шло не так, даже голоса сервов в великом зале звучали приглушенно. Люди говорили тихо, словно прислушиваясь к чему-то — или боясь, что их кто-то услышит.

Танауре хотелось спрятаться, найти маленькое укромное местечко, сжаться в нём и прижать свою веру к груди. Но женщина знала, что долг требует от неё иного, поэтому однажды она вышла в центр зала, держа «Лектицио Дивинитатус» в правой руке. Распахнув объятия, Агнесс подняла голову и улыбнулась.

— Я несу слова надежды, — объявила она. — Слова отваги.

И люди пришли послушать.