Еретик

Он подумал, что это выражение она подхватила на судебном процессе. Церковь не сжигала еретиков, она лишь устанавливала их виновность, после чего передавала грешников в руки светских властей, и уж те их казнили. Таким образом, дьявол получал грешную душу, а Святая церковь не пятнала себя убийством.

— Да, — подтвердил Томас, — выходит, нынче мы и есть светская власть.

— Значит, вместо гасконцев меня сожгут англичане?

— Но кто-то же должен это сделать, если ты еретичка, — сказал Томас.

— Если? — спросила Женевьева и, не получив ответа, закрыла глаза и снова прислонилась головой к сырым камням. — Они обвинили меня в богохульстве, — вновь заговорила она усталым голосом, — за то, что я обличала погрязших в пороке церковников, плясала под грозой, находила воду с помощью дьявола, исцеляла хвори колдовскими снадобьями, предсказывала будущее, а также наслала проклятие на жену и домашний скот Галата Лоррета.

Томас нахмурился.

— Разве они осудили тебя не за то, что ты — нищенствующая?

— И за это тоже, — коротко подтвердила девушка.

Он помолчал немного. Где-то за дверью, в темноте, капала вода. Огонек светильника предательски задрожал, почти потух, но, хоть и слабо, разгорелся снова.

— Чью жену ты прокляла? — спросил Томас.

— Галата Лоррета. Это купец, торговец тканями. Он — богач и первый консул этого городка. Он чертовски богат, и старая жена ему надоела, вот он и зарится на молоденьких.

— А ты прокляла жену?

— Не только ее! — с пылкой готовностью подтвердила девушка. — Его тоже. А тебе что, никогда не случалось никого проклясть?

— Ты предсказывала будущее? — спросил Томас.

— Я сказала, что все они умрут, а это бесспорная истина.

— Вовсе нет, если настанет второе пришествие, — возразил Томас.

Женевьева смерила его долгим, оценивающим взглядом, едва заметно улыбнулась и пожала плечами.

— Значит, я ошибалась, — заметила она с сарказмом.

— А разве дьявол не помогал тебе находить воду?

— Даже ты можешь это сделать, — сказала она. — Возьми разветвленный прутик, иди не спеша по полю, а где веточка дернется, там копай.

— А магические снадобья?

— Да какая тут магия? — устало промолвила она. — Старинные приметы и средства, о которых мы слышали от старушек, бабушек и тетушек. Знаешь ведь, наверно, что из комнаты, где рожает женщина, следует убрать все железо. Все так делают. Вот ты хоть и монах, а наверняка тоже стучишь по дереву, чтобы отвратить зло. Что же, по-твоему, этого достаточно, чтобы отправить человека на костер?

И снова Томас не ответил.

— Ты правда хулила Бога? — спросил он.

— Господь любит меня, а я не поношу тех, кто меня любит. А кого я хулила, так это лживых, погрязших в пороках попов. Я говорила правду, а они за это обвинили меня в богохульстве. А ты, поп, погряз в пороках?

— А пляски? Голой в грозу плясала?

— Признаюсь, что было, то было.

— Но зачем ты это делала?

— Потому что мой отец всегда говорил, будто так можно получить Господне наставление.

— Господне наставление? — искренне удивился Томас.

— Так мы считали. Мы ошибались. Господь велел мне остаться в Кастийон-д'Арбизоне, и это привело лишь к пыткам и завтрашнему костру.

— Пыткам? — спросил Томас.

В его голосе ей послышался ужас, и это побудило ее взглянуть на него, а потом она медленно вытянула левую ногу, и он увидел у нее на внутренней стороне бедра обезобразивший нежную кожу свежий ожог.

— Они пытали меня каленым железом, и я призналась им во всем, в чем не было ни слова правды. Признала себя нищенствующей, потому что меня пытали.

При воспоминании о муках глаза ее наполнились слезами.

— Они жгли меня каленым железом, а когда я кричала, заявляли, что это вопит дьявол, пытающийся покинуть мое тело.

Она поджала ногу и показала ему правую руку с такими же отметинами.

— Но они не тронули это, — гневно заявила она, неожиданно открыв свою маленькую грудь. — Отец Рубер заявил, что дьявол будет сосать ее и это будет мука страшнее всего, что причинили мне церковники.

Женевьева снова подтянула колени и умолкла, захлебнувшись слезами.

— Церковь любит причинять людям боль, — продолжила она, помолчав. — Тебе ли не знать.

— Знаю, — подтвердил Томас, едва удержавшись, чтобы не приподнять полы черного одеяния и показать ей свои рубцы, оставленные каленым железом, когда у него выпытывали тайну Грааля.

Эта пытка была бескровная, устав запрещал служителям церкви проливать кровь, но умелый палач может довести человека до крика, не оставив на его теле ни единой царапинки.

— Я хорошо это знаю, — повторил Томас.

— Тогда будь же ты проклят! — воскликнула девушка, к которой вновь вернулась былая дерзость. — И ты, и все вы, святоши-мучители!

Томас встал и поднял фонарь.

— Я принесу тебе что-нибудь из одежды.

— Боишься меня, монашек? — насмешливо спросила она.

— Боюсь? — Томас искренне удивился. — Чего?

— Вот этого, святоша! — воскликнула она, выставив напоказ свою наготу, и, сопровождаемый ее громким хохотом, он выскочил из камеры и захлопнул за собой дверь.