Еретик

Томас остановился на верхней ступени выходившей на двор лестницы, дождался, когда все взоры обратятся к нему, и громко сказал:

– Сэр Гийом! Сходи к кому-нибудь из городских священников и попроси у него облатку. Освященную облатку, из тех, что приготовлены для ближайшей церемонии.

Сэр Гийом заколебался:

– А если они откажут?

– Ты солдат, а они нет, – сказал Томас, и люди в толпе заухмылялись.

Сэр Гийом кивнул, опасливо глянул на Женевьеву и жестом позвал за собой двух ратников. Те повиновались неохотно, никому не хотелось пропустить, что еще отчудит Томас, но сэр Гийом рыкнул, и они последовали за ним за ворота. Томас высоко поднял распятие.

– Если эта девушка служит дьяволу, – сказал он, – она не сможет посмотреть на это и не сможет коснуться его. Если я поднесу его к ее глазам, она ослепнет! Если я коснусь ее кожи, она станет кровоточить. Вы знаете это! Вы слышали об этом от ваших матерей! Этому учили вас священники в своих проповедях!

Многие закивали, и все, разинув рты, глазели, как Томас поднес распятие к открытым глазам Женевьевы, а потом коснулся им ее лба. Некоторые затаили дыхание и очень удивились, увидев, что глаза Женевьевы целы и на прозрачной белой коже не осталось отметины.

– Это дьявол ей помогает! – выкрикнул, однако, кто-то.

– Ну ты и болван! – Томас возмущенно сплюнул. – Дьявол, выходит, помогает ей проделывать колдовские трюки? Тогда почему он не помог ей убежать? Почему она сидела в подвале и не удрала? Почему сейчас стоит здесь и у нее не выросли крылья, чтобы улететь, оставив всех нас с носом? Почему, а?

– Бог не дает дьяволу явить свою силу.

– Но если здесь властен Бог, а не дьявол, то как же дьявол может помочь ей выдержать прикосновение распятия? Нет, парень, у тебя одно с другим не сходится! И вот еще что: если она творение дьявола, у нее вместо ног должны быть кошачьи лапы. Вы все знаете это!

Многие из присутствующих пробормотали, что так оно и есть: всем было хорошо известно, что дьявол дарует своим присным кошачьи лапы, дабы они могли неслышно красться в темноте и творить свои черные дела.

– Сними туфли, – велел он Женевьеве и, когда она разулась, указал на ее босые ноги. – Ну и это, по-вашему, чертова кошка? Много она наловит мышей с такими когтями?

Кто-то попытался возразить, но не слишком уверенно. И Томас насмешливо отмел все возражения.

Тут как раз вернулся сэр Гийом, а с ним и отец Медоуз. Священник принес маленькую серебряную шкатулку с облатками, которые всегда держал наготове на тот случай, если его вызовут к умирающему.

– Это не положено… – начал было отец Медоуз, но умолк, когда Томас на него зыркнул.

– Поди-ка сюда, священник, – сказал Томас, а когда отец Медоуз подошел, забрал у него шкатулку. – Одно испытание девица прошла, – заявил он, – но этого мало. Я хочу подвергнуть ее следующему. Все вы это знаете, и это известно даже в Шотландии… – он выдержал паузу и указал на Робби, – что сам дьявол не может защитить свои творения от прикосновения Тела Христова. Она умрет! Она будет корчиться в муках, ее плоть на глазах превратится в тлен, и могильные черви будут копошиться на том месте, где она стояла. Ее пронзительные вопли будут слышны на небесах. Всем вам это известно?

Все это знали и закивали, наблюдая, как Томас, достав из шкатулки, протянул Женевьеве кусочек темного хлеба. Девушка замерла в нерешительности, со страхом заглядывая в глаза Томаса, но он улыбнулся, и она послушно открыла рот и позволила ему положить плотную облатку ей на язык.

– Убей ее, Господи! – воззвал отец Медоуз. – Убей ее! О Иисусе, Иисусе, убей ее!

Его голос эхом прокатился по двору замка, отдаваясь от крепостных стен, и смолк; все затаив дыхание следили, как Женевьева глотает облатку.

Томас сознательно дал молчанию затянуться, потом многозначительно посмотрел на целую и невредимую Женевьеву.

– Она пришла сюда со своим отцом, – сказал он своим людям на английском языке. – Тот был жонглером, выступавшим на ярмарках, а она обходила зрителей со шляпой. Мы все видали таких людей: канатоходцев, плясунов на ходулях, фокусников, огнеглотателей – кто их не знает? Но ее отец умер, и она, чужестранка, осталась одна среди народа, который говорит на другом языке. Такая же чужая, как мы! Никто не любил ее за то, что она нездешняя. Она даже не говорила на их наречии! Они ненавидели ее, потому что она не такая, как все, и прозвали ее еретичкой. Вот священник, он тоже упрекает ее в ереси. Но в тот вечер, когда я явился сюда, он угощал меня в своем доме, и я видел в его доме женщину. Она готовит для него, убирает, стирает, она живет в его доме, а кровать у него только одна.

Это вызвало смех, на что Томас и рассчитывал. Томасу было все равно, сколько кроватей у отца Медоуза. Может быть, у него их десяток, да только возразить священник не мог, ибо не понимал того, что говорил англичанин.