— Банкет наказания! — воскликнул Дункан. — Как это мило.
Тег обратился к Дункану:
— В том, что мы сделали с тобой, Дункан, нет ничего романтического. Я помогал Сестрам из Бене Гессерит выполнить не одно задание, и каждый раз чувствовал себя извалявшимся в грязи. Но никогда такое чувство не было столь сильным, как в этот раз.
— Молчать! — рявкнула Луцилла. Голос был использован в полной мере.
Тег, вспомнив уроки матери, пропустил Голос через себя. Она учила его: «Те из нас, кто проявляет истинную верность Бене Гессерит, имеют только одну заботу: выживание Общины Сестер. Не выживание отдельных индивидов, но Ордена в целом. Обман, нечестность — все это пустые слова, когда речь идет о судьбе Общины».
— Черт бы побрал твою мать, Майлс! — в сердцах крикнула Луцилла. Это был комплимент, хотя женщина даже не пыталась скрыть свою ярость.
Дункан воззрился на Преподобную Мать. Кто она? Луцилла? Он чувствовал, что в его памяти все смешалось. Луцилла была совсем не той личностью… совсем не той, и, однако… фрагменты те же. Ее голос. Ее черты. Внезапно в его мозгу эта женщина соединилась с той, кого он столько раз видел в Убежище, стоящей у парапета.
Из глаз Дункана потекли слезы. Его родная мать пала жертвой Харконненов. Ее… замучили. Кто вообще знает, что еще с ней сделали? Она так и не увидела больше своего милого Дункана.
— Боже, как бы мне хотелось, чтобы в мои руки попался хоть один из ее мучителей, — простонал Айдахо.
Он снова внимательно посмотрел на Луциллу. От слез взор его затуманился и сходство стало от этого еще более явным. Лицо Луциллы слилось с лицом леди Джессики, возлюбленной Лето Атрейдеса. Дункан посмотрел на Луциллу, потом на Тега, потом снова на Луциллу. Лица растворились, Дункан снова видел перед собой только лицо настоящей Луциллы. Подобие… да, подобие, но ничто на свете никогда не повторяется.
Импринтер.
Он угадывал значение слова. Дикость исходного Дункана Айдахо вскипела в глубине его души.
— Ты хочешь зачать от меня ребенка, импринтер? Я знаю, что вас неспроста называют матерями.
— Мы обсудим этот вопрос позже, — холодно заметила Луцилла.
— Давайте обсудим это в подходящем месте, — сказал Дункан. — Возможно, я спою вам песню… но, конечно, не так хорошо, как Гурни Халлек, но достаточно прилично, чтобы подготовиться к постельным утехам.
— Ты находишь это забавным? — спросила она.
— Забавным? Нет, но я напомнил себе о Гурни. Скажи мне, башар, его вы тоже воскресили из мертвых?
— Этого я не знаю, — ответил Тег.
— Ах, как пел этот человек! — произнес Дункан. — Он мог убить человека, исполняя песню, и не сфальшивить ни единую ноту.
— В Бене Гессерит нас учат избегать музыки. Она вызывает так много ненужных, сбивающих с толку эмоций. Эмоций памяти, я хочу сказать, — не меняя ледяного тона ответила Луцилла.
Это было сказано для того, чтобы привести Дункана в замешательство упоминанием о могучей силе чужой памяти, которой владели Преподобные Матери. Однако Дункан в ответ только рассмеялся.
— Какой стыд, — сказал он. — Вы так много теряете в жизни.
Он принялся напевать припев одной из песен Гурни Халлека.
— Прощайся с воинством друзей, ушедших так давно…
Однако его ум, обогащенный новой памятью, блуждал где-то далеко. Дункан чувствовал, что в нем погребена неведомая сила, которая ждет только своего часа. Сила эта была направлена против Луциллы, импринтера. В своем воображении он видел ее мертвой, лежащей в луже крови.
***
Люди всегда хотят чего-то большего, нежели немедленного удовольствия или более глубокого чувства, именуемого счастьем. Это одна из тайн, посредством которых мы придаем окончательную форму своим замыслам. Это нечто большее дает нам в руки власть над людьми, которые либо не могут четко обозначить это «что-то», либо (и таких большинство) даже не подозревают о его существовании. Как правило, люди реагируют на воздействие этого феномена подсознательно. Таким образом, наша задача заключается в вычленении параметров этого «что-то», придании ему сущностной формы и его определении. За таким знаменем охотно последует множество людей.